Вы используете устаревший браузер. Этот и другие сайты могут отображаться в нем неправильно. Необходимо обновить браузер или попробовать использовать другой.
У Нормана Эррингтона каждый день – сложный день. Работа на тайную правительственную организацию в буквальном смысле делает его другим человеком. Норман ходит по грани и в любой момент может сорваться в пропасть. Прошлое бежит за героем по пятам: трагическая смерть матери, конфликт с отцом, ужасные поступки и незаживающие шрамы на душе. Сможет ли он выжить на своём последнем задании? Сможет ли отыскать себя в лабиринте вымышленных личностей?
У Рафаэллы ди Камайори каждый день – сложный день. У неё есть всё – деньги, красивая жизнь и внимание мужчин, – но чувство ненужности никуда не уходит. Мать никогда не любила Рафаэллу. Ни одно из занятий не приносит радости и вдохновения. Всё серое, скучное, пресное. Как двигаться вперёд, когда нет цели? Как кого-то любить, когда у тебя никогда не было настоящей семьи? Раф мечется, как порванный парус на ветру. Сможет ли она найти то, что ищет? В себе или в другом человеке?
У Лэндона Кэннера каждый день – сложный день. Его собственная жизнь ему не принадлежит. Лэндон появился на свет с единственной целью – чтобы служить обществу. Он понятия не имеет, как жить эту жизнь за рамками работы. Это история взросления и поисков себя в экстремальных условиях.
Привет, меня зовут Мэджик и я люблю рассказывать истории. Добро пожаловать в мой мир. Здесь есть противоречивые герои с серой моралью, дети-шпионы, котики, семейные тайны, месть, разбитые носы, болезненные отношения и много всего остального. Всё, что вы видите, – одна большая история, рассказанная тремя основными героями и несколькими второстепенными. Желаю приятного прочтения и просмотра.
А тебя можно приютить, голубоглазый?» – часто спрашивают девочки в комментариях. Я посмотрела их профили – красотки в мини-бикини, чьи музыкальные интересы начинаются и заканчиваются на Бейонсе. Точно не ради халявных инструментов подписались. И не ради спаривающихся божьих коровок.
Нормально испытывать беспричинную антипатию к совершенно незнакомым людям?..
Оки ревнует. И это не беспричинная антипатия к красоткам в бикини. Они покушаются на ее Энцо. И пускай он не ее, но в глубине души Энцо принадлежит Оки.
Ронцо невероятно милый. Я с удовольствием его разглядела и интерьер прекрасный. И то как ты описываешь - все это можно представить. И как Ронцо повернулся, и как щурился. Просто реально ожил в этом ролике.
И снова мы молчим, как самые странные в мире союзники. Мальчик, который умер много лет назад, и девочка из настоящего. У нас одна на двоих проблема, и зовут её Энцо.
Ну да, я пишу ему в личку. Сразу после того, как посмотрела видео про айсберги и манипуляции. Браво, Оки-не-Оки. Феноменальная выдержка. Идеальная жертва для таких вот мужчин.
Я с наслаждением смотрела скрины. Они великолепны. И с удовольствием следила за общением Оки и Энцо. Они интересно разговаривают. Легко цепляются за слова, но вроде все без обид. Присутствует небольшое напряжение, но местами разговор гладкий. Оки немного взвинчена и пытается быть дерзкой и вызывающий, но у нее не получается. Она не такая. Она очень чувствительная.
В фильмах секс на пляже всегда такой романтичный, а в реальности… – я наклоняю голову и трясу волосами. – …песок застревает во всех мыслимых и немыслимых местах.
…но я продолжаю думать о тебе, когда остаюсь один, – пальцы Энцо сильнее сжимают моё плечо, – и секс тут явно ни при чём. Ты ведь тоже обо мне думаешь? Иначе бы не позвала. Посмотри мне в глаза и скажи, что я ошибаюсь.
Прекрасно про мусорное ведро. Мне это видится так - Энцо, мы твоя семья. Мы любим тебя. Тебе сейчас плохо. Вспомни о нас, достань нас из мусорки. Мы есть у тебя.
Оки ревнует. И это не беспричинная антипатия к красоткам в бикини. Они покушаются на ее Энцо. И пускай он не ее, но в глубине души Энцо принадлежит Оки.
Думаю, ревность – отчасти тоже проявление неуверенности в себе. Помимо очевидной неуверенности в партнёре. Логично, что это нелогично ревновать Энцо к случайным людям. Оки и Энцо как минимум не договаривались об эксклюзивных отношениях. Выявление потенциальных угроз в виде красивых девочек не поможет Оки унять тревожку, а лишь больше разбередит старые раны.
Логичным было бы прояснить статус отношений и обсудить, что в них приемлемо, а что нет. Увы, повышенная тревожка и прошлые травмы мешают действовать рационально. Так что Оки лихо несётся по бездорожью в сторону слежки за мужиком, с которым даже отношений нормальных нет. Ноль процентов осуждения и сто процентов понимания с моей стороны. Мэджик тоже там была.
Ронцо невероятно милый. Я с удовольствием его разглядела и интерьер прекрасный. И то как ты описываешь - все это можно представить. И как Ронцо повернулся, и как щурился. Просто реально ожил в этом ролике.
Спасибо. Мне тоже нравится этот парень, несмотря на его неоднозначную роль в сюжете и весьма спорный образ. Я предпочитаю не давать чёткого ответа на вопрос, хороший герой или плохой. Большинство моих героев серые. Глубина оттенка зависит от конкретной ситуации и восприятия этого персонажа другими. Пожалуй, в этом плане Ронцо самый загадочный, и я планирую таким его и оставить.
Что касается кабинета, я получила огромное удовольствие от подготовки декораций. От оригинального интерьера оставила только полки за спиной Ронцо, остальное переделала. Хотела, чтобы получилось максимально атмосферно и в духе old money. В следующих главах, если не забуду, расскажу историю кабинета и кому он раньше принадлежал.
Режимы отчаянной смелости/парализующего страха переключаются y Оки в ритме диско. Быстро и беспорядочно. Уверена, минуту спустя она жалеет, что вообще написала. Ещё через минуту снова хочет потыкать в Энцо палочкой и посчитать его подписчиц. Оки не справляется с коктейлем из чувств и эмоций. Здесь и сильное влечение к Энцо на физическом и эмоциональном уровне, и вина, и стыд, и страх.
В моменте Оки может быть вполне смелый и бодренькой, но секунду спустя её начинает крыть противоположными эмоциями. Я бы сказала, что ей стоит взять передышку и устроить полноценный Энцо-детокс. ))
Прекрасно про мусорное ведро. Мне это видится так - Энцо, мы твоя семья. Мы любим тебя. Тебе сейчас плохо. Вспомни о нас, достань нас из мусорки. Мы есть у тебя.
Мне очень понравилось, как ты описала отношения Энцо с семьёй. Они действительно не самые простые (да и с кем у Энцо простые отношения), но он всегда может достать их «из мусорки» и получить поддержку. А потом закинуть обратно в мусорку. Так, собссно, и живёт.
Будь у меня не так много сюжетных веток, уделила бы больше внимания отношениям Энцо с роднёй, но мирок, увы, не резиновый. Все не влезут. Моя главная проблема – хочется рассказывать не историю, а истории. Тяжело держать себя в руках, когда в голове бродит СТОЛЬКО сюжетов, и хочется обо всём рассказать.
В предыдущей главе
В Части 21 Норман впервые за двадцать лет навещает могилу матери. Ему есть чем поделиться: рассказать про сложные отношения с отцом, учёбу в полицейской академии, первую любовь и то, какая Раф какашка нехорошая женщина. Случайно встреченная бабушка помогает раскрыть семейную тайну: всё это время Лоренцо приходил на могилу жены. Шок-контент – у Энцо тоже есть чувства, а не только у Нормана.
Норман решает пересмотреть отношение к отцу: он сам отдалился и выстроил огромную бетонную стену между собой и семьёй. С этими мыслями герой едет в «Бораццу» и узнаёт от Аделины ещё один семейный секрет. Дом его детства, на самом деле, не продан.
После таких откровений Норман готов рвать и метать, а не налаживать отношения, но тётя его успокаивает. Признаётся, что это она придумала солгать о продаже дома: маленького Нормана преследовали кошмары, нужно было сменить обстановку. Сам Энцо, как выясняется, тоже в «Борацце». У отца с сыном случается долгий разговор, в котором оба ведут себя вот так:
Но это всё равно прогресс. Лёд трескается и тает. Мы продолжим и дальше его топить, а также расследовать семейные тайны. В новой главе узнаем, как Норман отреагирует на новость о том, что Оки-Веро приняла таблетку. Спойлер: в своём фирменном стиле.
Вот он я, но я больше не ощущаю себя собой. У меня две руки и две ноги, шрамы от химических ожогов на подушечках пальцев, серые глаза и тёмно-русые волосы. Всё такое привычное и одновременно чужое. Кто я такой? С чего начинается моя история? Я был уверен, что знаю: родители пошли в клуб, и той ночью случайно создали меня. Но несколько слов в дневнике моей мамы перечёркивают всё. Она приняла таблетку. Выброшенный черновик, а не новая глава. Ребёнок, которого никогда не существовало.
Кто же тогда я?
Звоню своей девушке и замираю, когда мужской голос произносит её имя. Мой голос.
– Лекса!
– Норман… Ты как, в порядке?
Сложный вопрос. Где-то между паникой и экзистенциальным кризисом.
– Вряд ли, – признаюсь я и пересказываю последние пару заметок из дневника. – Мои родители не просто меня не хотели. Они от меня избавились. В смысле… не от меня. Ну, ты поняла. Совсем бред несу, да?
– Не бред. История запутанная, но мы разберёмся. Вместе, да?
– Может, меня усыновили? Потому и не похож ни на кого из них.
– Ты говорил, что похож на… дедушку, так?
– Повторил слова отца – я похож на его отца. Которого он, к слову, ненавидит.
Фотографии деда найти непросто. Разве что на чердаке, в самом тёмном углу, в самой дальней коробке. На самом дне, под вырезками из газет. Кто-то в моей семье коллекционировал некрологи. Под ними и лежит дед – пара выцветших фоток со свадьбы и студийный портрет. Погребён под чужими смертями и презрением собственных потомков.
«Там ему и место», – сказал отец. Я не спорил. Чихать я на деда хотел и чихал. Пылища на чердаке страшная.
– Ты никогда не видел своего дедушку? – догадывается Лекса.
– Он давно умер, семья предпочитает о нём не вспоминать. Зарыли где-то и забыли.
– В бетонном гробу, обмотанном цепями? Как древнего вампира?
– Почти. Я бы рассказал тебе всю историю, но сам плохо её знаю. Дед не любил отца. Равнодушие и жестокость, н-да. Мы редко о нём говорим.
– Может, и к лучшему? – подбадривает Содерберг. – Не всех родственников хочется узнать поближе. Мой дед ушёл из семьи, когда маме было пять. Ну их, Норман, в задницу. Этих дедов-кукушек.
– Ага, пошли они. Мне бы только разок взглянуть на своего, на видео. Должно же что-то сохраниться – отпуска, дни рождения, семейные сходки…
– Знаешь, как это называется? Профдеформация.
– А?
– Ты копаешь информацию о своём деде, чтобы понять, похожи ли вы. Почему отца не спросишь?
– Я… Чёрт, почему и правда его не спросить?
Знаю, тупо сидеть здесь и сводить себя с ума. Норман, почему ты не позвонишь отцу? Норман, почему не прочитаешь следующую запись в дневнике? Всему виной парализующее чувство страха. Что я стану делать, если мои родители мне не родители?
Так я хотя бы могу бегать по потолку. Что-то делать, а не быть заложником событий, на которые не могу повлиять.
– Боишься услышать ответ? Я думаю, там ничего страшного. Не все пары знают, когда зачали ребёнка. С точностью до дня. Сам сказал – они и потом это делали, а не разбежались окончательно.
– Но у моих предков целая история, Лекси! Про ту самую ночь. Не какую-то следующую.
– Может, со временем история слегка… исказилась? Прости, я пыталась помягче сказать. Не получилось.
Ну да, отец мог мне врать – это она хочет сказать. Только зачем? Я прислоняю ладонь к окну. Оно медленно запотевает вокруг моих пальцев. Отец так объяснял, как работает конденсация – две ладони, его и моя, прижатые к холодному стеклу. Сзади подкралась мама и прошептала: «Теперь у меня есть ваши отпечатки». И убежала, злодейски хохоча.
Мои любимые, отбитые предки. Мои ли?
***
«Знаю, у тебя дела, но ты мне очень нужен, – надиктовываю сообщение отцу на автоответчик. – Сможешь приехать в Виллоу? Адрес скину. Захвати пиццу и оденься попроще».
– Я в пути, – перезванивает он, когда я наматываю девяносто девятый круг по комнате. – На сколько хватит твоего терпения?
Старый воспитательный лайфхак от моего отца. В детстве он спрашивал, сколько я готов терпеть неприятные вещи, типа стрижки волос. Полчаса, отвечал я, и отец укладывал экзекуцию ровно в это время. Я больше никому не доверял свои кудряшки. Даже маме.
– У тебя полчаса, – в шутку называю ту же цифру.
– Уже лечу.
***
Где бы он ни был, так быстро до меня не доберётся. Поэтому я со спокойной душой растягиваюсь на кровати. Внизу Лэндон гремит чашками – кофе себе наливает. Низко гудит стиралка, катая по кругу наши грязные шмотки. Дребезжит старый холодильник. Я знаю каждый звук этого проклятого дома.
Открываю Симстаграм. У отца есть официальный аккаунт с галочкой и «домашний» для семьи и друзей. О третьем, который мама смотрела, я впервые слышу. Он до сих пор активен? Да, как ни странно. Но новых постов не выходило с момента…
В тот год умерла моя мама. Н-да.
До этого – снимки красивых местечек Бри-Бэй, гитары со свалки, которые мы вместе покрывали лаком, закаты и рассветы над нашим домом. Много мамы: со спины, смеётся, закрывая лицо ладонями, держит отца за руку. Гуляет по лесу в окружении бабочек, как принцесса из мультика. Смазанные фрагменты любимой женщины.
Блики, мягкие тона и много света. Двойная экспозиция даёт ощущение нереальности.
Отец любуется мамой через объектив, но очень деликатно. Так, чтобы не мешать и не спугнуть. Мне становится неловко от этих снимков: они слишком интимные, хотя в кадре нет и намёка на физическую близость.
Ладно, фотки мамы – ожидаемо, а вот видео с младенцем на руках – шок. Даже не сразу доходит, что это я. Отец что-то говорит, но я ни черта не слышу. Как в дурацком Симстаграме включить звук?
– …нет, я не украл ребёнка в супермаркете, – нахожу кнопку с перечеркнутым динамиком, и у отца прорезается голос. – Это мой сын, самый настоящий. Да не троллю я вас, хватит уже спрашивать. У меня правда родился ребёнок. Если кто-то скажет, что отцовство придёт к вам естественным путём, доставайте пушку и стреляйте. Ни хрена подобного. Я до сих пор не понимаю, когда он хочет есть, а когда – просто пообщаться. Зато больше никакой бессонницы.
Малыш на коленях морщит нос и тянется к его рубашке. Отец вкладывает в крошечную ладошку свой палец. Мини-Норман сразу успокаивается.
– Ну вот, – хмыкает отец, – заключил сделку с маленьким террористом. Мой палец в обмен на пять минут тишины. Мы с женой у него в заложниках и, если честно, освобождаться не хотим. Стокгольмский синдром, слышали про такой?
***
Под моей ногой скрипит ступенька. Лэндон подпрыгивает на стуле и резко оборачивается. Прости, приятель, не хотел тебя напугать. От старых привычек непросто избавиться: в детстве я обожал подкрадываться к ничего не подозревающим родителям. Зачем? Спросите что полегче.
– Ч-чёрт, я чуть кружку на себя не опрокинул! – Лэн хмурится и качает головой. – Как дела, босс?
Он до сих пор иногда называет меня боссом, но, скорее, в шутку. Я смотрю на батарею грязных чашек на столе и в раковине. Дела у него явно не очень. А у меня?
– Да так же, как у тебя, – киваю на чашки. – Дерьмово.
– Хоть кто-то признаётся, что дерьмово. Бесит, когда говорят, что всё хорошо.
Кто бы мог подумать, что Лэн – мой кармический близнец. Приятно похандрить в хорошей компании. Чего я раньше на него наезжал? Отличный парень. Подаёт большие надежды. К тридцати заткнёт за пояс всех ворчливых дедов и меня в придачу.
– Слушай, скоро мой отец заедет.
– Окей, – на автомате соглашается он, а потом спохватывается: – Стой… что?!
– Не парься, Лэн. Он вполне ничего, если немного привыкнуть. Не страшный. Ну, ты видел. Хорошо ладит с де…
…тишками. Нет, не стану так его называть. В двадцать я считал себя взрослым и бесился, когда в меня тыкали этим самым ребёнком.
– Ты вообще на все правила плюёшь? – Ах, вот он о чём. – Нас же уволят. Видеться с родными запрещено. Тем более здесь.
– А мы это нормализуем, – я подмигиваю. – Придумаем свои правила. Твоих тоже позовём.
– Норман, они меня за такое убьют. Мама.
– Поче… – и тут меня озаряет. – Твои родители – агенты? Просто кивни, если не можешь говорить.
Кивает. Склоняет голову так низко, что я даже глаз не вижу.
– Я знаю про лабораторию и… – Чёрт, как это по-нормальному сказать? – эксперименты с детьми. Модуль у тебя с детства?
Снова кивает.
– Не знаю, каким психопатом нужно быть, чтобы сделать такое с собственным ребёнком, но… может, твои родители замечательные люди. Замечательно двинутые.
Лэн фыркает, потом ржёт в голос. Классика жанра – юмор висельника. Томми Мор одобряет и ставит лайк. Рассказываю Лэну, как лорд-канцлер искромётно шутил на эшафоте. Анекдоты про исторических личностей я впитал от отца, а теперь рассказываю новым де… В смысле, передаю новым поколениям.
Культурное наследие. Ну, типа.
– Мои тоже странные, – вздыхаю я. – Сегодня нашёл старый Симстаграм-аккаунт отца. Там фотки и видео со мной, как у… заботливого папаши. Наркоман хренов! Всю жизнь считал, что ему на меня плевать.
Пинаю ни в чём не повинную стиралку, чтобы плотнее закрылась: дверца давно сломана, и вода подтекает на пол. Знаю, контроль эмоций не моя сильная сторона. Но я раздражён. Так раздражён, что хочу прописать кому-нибудь по роже.
– Я говорил, что люблю его, а он молчал в ответ. Потом шёл постить фотку песочного замка с комментом: «Зацените, что построил мой сын». Что с ним, Лэн? Он вообще нормальный?
– До него не доходит?
– Не доходит, – эхом отзываюсь я. – Так же, как не доходит, что полюбил мою маму, хотя буквально говорит об этом. Как он с этим живёт?
Умом понимаю, что ответ – «фигово». Я даже не столько на отца злюсь, сколько на саму эту странную фигню, что бывает с людьми. Они сломаны, и это никак не чинится. А ты такой смотришь и думаешь: «Ну нахрен, лучше держаться подальше».
Я бежал от сложностей вместо того, чтобы адаптироваться. У моей мамы ведь получилось. Я тоже справлюсь. Распугаю клубок семейных тайн и научусь понимать отца.
***
Звонок в дверь заставляет меня подскочить на месте. Смотрю на часы – сорок минут. Ну нет, быть не может. Я даже кофе допить не успел. Что, он снял дом на соседней улице и ждал моего звонка, чтобы эффектно появиться?
Открываю и едва не роняю челюсть на пол. Это фиаско. Коробка с пиццей есть, но всё остальное… Какой курьер развозит заказы в белой рубашке, идеально отглаженных брюках и ботинках за несколько тысяч? Даже кепку для приличия не надел.
– Отец, ты не похож на доставщика пиццы! – озираюсь по сторонам и заталкиваю его в дом. – Просил же попроще одеться.
– Я снял галстук и пиджак.
– Попроще – это джинсы и футболка. Бейсболка, чёрт возьми! Чтобы лица не было видно.
– О, так ты хотел, чтобы я изобразил курьера?
– Ну разумеется. Зачем бы я, по-твоему, просил принести пиццу?
– Тебе нравится пицца.
– Хреновый из тебя шпион, – ворчу я, а потом принюхиваюсь. – Зато ничего такой отец. Моя любимая.
Я думал, она давно закрылась. Та крошечная пиццерия в Бри-Бэй, которую знали только местные. Богоподобная хрустящая корочка, гора расплавленного сыра, начинки больше, чем теста. Лучшая пицца в мире. Не ел её лет десять, а запах всё тот же.
– Прости, что наехал. – Мне становится стыдно. Отец пожимает плечами – да пофиг, привык. – Нет, правда. Не хочу вести себя с тобой, как мудак.
– Что-то новенькое. Ты не…
– Нет, не заболел. Наоборот, пытаюсь вылечиться. Моего коллегу Лэндона Кэннера помнишь?
– Мальчик с Ницше, – утвердительно кивает, – а в прошлый раз была девочка из полицейской академии, которая любила разбивать тебе нос.
Восьмое чудо света – отец помнит моих друзей. Правда, не по именам. У него ужасная память на имена.
– Лэн, гляди, что нам принесли! – плюхаю коробку на стол перед напарником. – Это лучшая пицца в мире, без дураков. В рай попадёшь, как только попробуешь. В смысле не буквально…
– Спасибо, мистер… Лоренцо?
– Можно просто Энцо и без мистеров, – отец протягивает Лэндону руку. – Приятно познакомиться вживую. У вас тут интересно. Никогда не был в настоящем шпионском… как это называется? Логове? Штаб-квартире?
– Мы просто «домом» называем, – выдаёт все наши тайны Кэннер.
– О.
– И да, у нас нет подвала с «Бэтмобилем», – добавляю я. – Вся фишка в том, чтобы выглядеть обычными.
– Я разочарован. Всегда мечтал поводить «Бэтмобиль».
Отец просит разрешения побродить по дому. С любопытством всё изучает, как будто тут и правда есть на что смотреть. Кроме грязных чашек и лужи под стиралкой. Лэн бегает за ним хвостиком, уплетая на ходу третий кусок пиццы.
За моим отцом. Кусок моей пиццы. Нормально, да? Променял меня на мужика в дорогих ботинках, который умеет подкупить словом и вкусной жратвой. С отцом он говорит раза в три больше слов, чем со мной. Узнаю, что Лэн, оказывается, раскрашивает миниатюры и мечтает выучить японский. Да ладно. Мы столько времени живём под одной крышей, а я впервые про это слышу.
– Che stai facendo?* – шиплю отцу на ухо.
– Стараюсь быть дружелюбным, – он тоже переходит на итальянский.
– Да ты чёртов гамельнский крысолов! Убери, нахрен, свою дудочку, пока он за тобой пешком до Бри-Бэй не пошёл.
– А он может? По-моему, мальчику отчаянно не хватает внимания. Ты хоть говори с ним иногда.
– Я с ним говорю!
В ответ отец пожимает плечами: «Твоё дело, Рэмо, я просто заметил». Я предлагаю новое развлечение – экскурсию по субурбии, подальше от «шпионского логова». Хочу наконец поболтать с ним наедине. Без фан-клуба за спиной.
* – Ты что творишь?
***
Мы идём по тихой улочке с обшарпанными домами и припаркованными на обочине семейными минивэнами. Балдёжно пахнет свежескошенной травой. Нам бы тоже пора подстричь газон. Чья сейчас очередь – моя или Лэна? Интересно, я смогу убедить, что его?
– Это жестоко, – возвращаюсь к прерванному разговору. – Ты заставляешь людей поверить, что они тебе интересны. Но ведь это не так. Уйдёшь и не вспомнишь.
Отец снова пожимает плечами. Ничуть не впечатлён моей проникновенной речью. Не умею я их толкать.
– Хочешь, чтобы в следующий раз я стоял у стены и молчал?
– Да, пожалуйста. Просто стой и молчи. Хотя… ты и тогда будешь перетягивать всё внимание на себя.
– Полагаю, мрачно подпирающий стену мужик действительно привлечёт внимание.
Я фыркаю. Ладно, это смешно. Только обязательно сводить все серьёзные разговоры к обмену панчами?
– Нет у тебя золотой середины, отец. Ты либо устрашающий, либо охренительно обаятельный. Не знаю, что хуже.
– Так ты мою охренительную обаятельность хотел обсудить?
– Угу, обаятельную охренительность. Я тут мамин дневник читаю и… – смотрю ему прямо в глаза, чтобы оценить реакцию. – Просто спрошу как есть. Ты вообще мой отец?
– All’improvviso.
Это всё, что он говорит. Внезапно что? Ало? Я ещё тут и хочу услышать свой ответ.
– Да уж, – наконец отлипает отец. – К тебе снова Рауль приставал?
– Рауль? При чём тут он?
– Ты не помнишь? Он носился с этой идеей, когда тебе было лет восемь-девять. Я думал, что убью его тогда, но не убил. Жаль.
Я мотаю головой. Похоже, мой неокрепший детский ум предпочёл вычеркнуть «счастливые» воспоминания.
– Так это неправда?
– Очевидно, что нет. Как это вообще может быть правдой?
– Не знаю. Вдруг я сын… Рауля?
Предложи я обсудить зелёных человечков или штурм Зоны 51, отец бы и то меньше удивился. Хотя в последнем наверняка бы поучаствовал.
– Ты сын Рауля? Рэмо, мы так дойдём до теорий о плоской земле и прочей ереси. Рауль смуглый и его дети с большой вероятностью будут такими же. È logico?
– Logico, – я разглядываю светлую кожу на своей руке и слегка успокаиваюсь. – С Раулем я погорячился, но… Почему ты мне врал? Про ту ночь после клуба.
– Врал? Мог опустить пару деталей с учётом твоего нежного возраста, но точно не врал. Сколько тебе было, когда мы впервые об этом заговорили? Одиннадцать?
– Где-то так.
– Нет, я не настолько безумен, чтобы обсуждать с ребёнком всё подряд. Дал общий контекст.
– Ты сказал, что той ночью вы сделали меня, но это неправда. Теперь я думаю, может, у меня вообще другой отец или я приёмный. Потому что… зачем врать и заметать следы?
– Боюсь, я потерял нить твоих рассуждений. Почему ты считаешь, что я вру?
– Да потому что мама приняла таблетку!
– Вот чёрт, – он делает самое поразительное – начинает смеяться. – Я уже начал думать, что схожу с ума, или ты. Хорошо, что мы оба в порядке, sì?
Солнце бьёт прямо в глаза, мешая сосредоточиться. Вроде и осень, но так жарко. Мозги плавятся. Переваренная вермишель вместо мозгов.
– Что смешного?
– Вся эта ситуация. Она совершенно нелепая. Ты наш сын. Живое напоминание о той безумной ночи.
– Как тогда с таблеткой быть?
– Ты ищешь сложные объяснения и игнорируешь очевидное. Может, ты просто уникальный?
– Это такое очевидное объяснение – я уникальный?
– Для меня – да, – и пожимает плечами в третий раз. – Многие родители считают своих детей исключительными, но у меня есть статистические основания.
– Если я такой особенный и желанный, почему вы хотели от меня избавиться?
– От вероятности, не от тебя. От тебя мы никогда не хотели избавиться. Даже в сад не смогли отдать.
– Я не помню. – Да и вряд ли можно всё о себе помнить в три-четыре года. – Расскажи.
– В какой-то момент мы подумали, что тебе не хватает общения. Ты играл с детьми в парке и с кузенами, когда мы выбирались на побережье. Но у ближайших соседей не было детей. Тогда Веро предложила сад, на пару часов в день. Пересмотрели кучу вариантов и вроде нашли приличный. Поговорили с тобой – ты был не против потусить с детишками. Но в первый же день случился…
– Облом?
– Он самый. Всё было нормально, пока тебя не попытались от нас увести. Ты вцепился в ногу Веро и громко рыдал. Я наехал на воспиталку. Веро расстроилась. Мы все расстроились.
– Оте-е-ец, воспиталку-то за что?
– Лезла не в своё дело. Говорила, что все дети плачут в первый день. Какого хрена? Я пытаюсь понять, что с моим ребёнком. Мне плевать на всех детей. Веро сказала, я был очень грубым.
Типичный отец. Свяжет, приставит к виску пистолет и расскажет, как важно ценить свободу и личное пространство. Будешь сопротивляться – спустит курок.
Он достаёт из пачки сигарету, щёлкает зажигалкой и неторопливо затягивается. Мне тоже хочется покурить. А потом ещё и ещё. Курить одну сигарету за другой, пока лёгкие не почернеют и не отвалятся, как на страшных картинках. Курение убивает, а что нет?
– Могу себе представить. Чем закончилось-то?
– Я взял тебя на руки, и мы пошли домой. По дороге обсуждали, какие мы дерьмовые родители и как плохо справляемся. Поругались. Помирились. Ты уснул, зажав в кулаке кусок моей рубашки. Дома пришлось снять рубашку вместе с тобой. Короче… Похоже, мы на тех, кто хотел от тебя избавиться?
– Нет, на тех, кто сильно загонялся на тему моего благополучия. Я рад, что вы не упекли меня в детский сад. Зачем он мне? Я не настолько общительный.
– В детстве был очень общительным. Подбегал к какой-нибудь тётке на улице, говорил «привет» и хлопал глазищами. Она тут же таяла. Мне приходилось объяснять Веро, что это ты их клеишь, а не я. Уже тогда заводил гаремы из девочек.
– Да не завожу я гаремы!..
– Конечно нет. А я не растаскивал каких-то девок на твоей вечеринке, пока ты развлекался с третьей.
– Отец, это когда было! – Осознаю, что он миллион раз прикрывал мою задницу и поправляюсь: – Но вообще спасибо. Слушай, а чисто гипотетически…
– М-м?
– Ты бы отдал ребёнка правительству? Чтобы он вырос в лаборатории и стал таким, как я. Только ещё раньше.
– Чисто гипотетически я бы сжёг это место дотла. – Отец припечатывает окурок подошвой ботинка. – Хорошо, что оно не существует.
– Конечно нет. Про такое только в научной фантастике пишут.
– И он мне врёт. Мило.
Девять человек из десяти бы купились. Только не он. Скептически приподнимает бровь: «Хочешь впарить мне это дерьмо? Ха-ха». Задумываюсь: у меня хоть раз получалось? Все те разы, что я врал, а он кивал в ответ… это был такой фансервис?
Чёрт возьми, отец, я могу тебя обмануть? Иногда очень надо.
– Нет, не можешь, – он читает вопрос на моём лице. – Меня – нет. С остальными бы прокатило.
– Почему нет? Как мне это сделать?
– О, ты ещё и инструкцию хочешь? Не выйдет, Рэмо. Я догадываюсь, что ты будешь врать ещё до того, как откроешь рот.
– Мы настолько похожи?
– Нет, не настолько. Но я изучал тебя с самого рождения и я знаю все твои уловки. Да-да, я твой отец, тебе не повезло.
***
«Изучал он меня», – мысленно ворчу, ковыряя отмычкой в примитивном замке и прислушиваясь к тихим кликам штифтов. Камеры ставил полный дилетант: направлены на парковку, а не на двери номеров. Я прокрался вдоль стены, держась в слепой зоне. В первом номере горничная орудовала пылесосом и подпевала бодрому испанскому рэпчику, во втором – парочка любовников бурно выясняла отношения. Но мне нужен третий.
Клик-клик – и готово. Делов-то. Я придерживаю дверь, чтобы не скрипела, и по миллиметру открываю. Так же аккуратно проскальзываю внутрь. Делаю два шага вперёд, всматриваюсь в тёмные углы, и ровно в этот момент замечаю движение слева. Противник поджидал за дверью. Скорости реакции не хватает. Он быстрее.
Стальная хватка на запястье. Толчок в плечо. Подсечка. Резкий рывок-кувырок, и я теряю равновесие. Падаю спиной аккурат на матрас – леди и джентльмены, у нас тут профи. Пружины прогибаются и скрипят под моим весом. Сверху припечатывает другое тело.
– Паф! – Лекса направляет на меня пальцы, сложенные в форме пистолета. – Гейм овер, мистер Эррингтон.
Окей, я приукрасил – углы не были такими уж тёмными, да и вообще никакого саспенса. Солнышко и обои в цветочек. Я знал, что она за дверью.
Ладно-ладно, снова приврал. Ни черта я не знал.
– Ну нахрен, я так не играю. – Я поднимаю руки – сдаюсь. – Как ты меня услышала?
Я запыхался, она – нет. Сидит на мне верхом, крепко сжимая мои бёдра своими. Чувствую её тепло сквозь тонкую ткань джинсов. Похоже, в этом году я был плохим мальчиком, и Санта прислал мне в наказание прекрасного тёмного эльфа.
– Кто тут оперативник – ты или я? – её волосы щекочут мне щёку, когда наклоняется ближе.
Это звучит скорее как: «Кто тут босс?». Она, конечно она.
– Ты.
– Классно придумал – встречаться в мотеле. – Я бы сказал, мне помогла с идеей другая отбитая парочка. – Прямо как шпионы, да?
Я смеюсь, обхватываю её сзади за шею и притягиваю к себе. Острые зубки впиваются в мою нижнюю губу. Сегодня никакой нежности? Не знаю, чего хочу больше – полностью подчиниться или сбросить её с себя и придавить к кровати. Лекса шепчет на ухо, что я могу взять реванш.
Пожалуй, я определился.
***
– Норман?
– А-а?
Я лежу на спине, глядя в потолок, пытаюсь перевести дыхание. Лекса выбирается из-под моей руки, натягивает футболку и хлопает дверцей мини-бара. Холодная газировка – её главная слабость. После меня, разумеется.
– Ка-айф! – делает пару глотков и блаженно зажмуривается. – Чем с отцом закончилось?
– Прилетел на самолёте и привёз мою любимую пиццу. Очаровал Лэна. Сказал, что я уникальный. Улетел.
– Синьор Энцо отжигает. На этом, как его, бизнес-джете? С личным пилотом и секси-стюардессой.
– На «Цессне», – я побеждаю силу гравитации и выбираюсь из постели. – Но тоже игрушка для богатых скучающих мальчиков. Он сам себе пилот. Лицензию получил в прошлом году. Теперь вот… летает.
– Угоним самолёт вместе с ним и заставим нас покатать?
– Он и сам это предложил, но угнать, конечно, интересней.
Я подхожу ближе и обнимаю Лексу со спины. Сцепляю руки на её животе, зарываюсь носом в волосы. Она хихикает и говорит, что щекотно. Это так непохоже на мою обычную жизнь – работа, пустая квартира и остывшая быстрорастворимая лапша.
Я больше не грустный мужик с картин Эдварда Хоппера. Даже странно.
– Значит, ты с ним всё прояснил? – Лекса поворачивается ко мне и упирается в грудь холодными ладошками, брр-р. – Ну, тайну своего происхождения.
– Много лет назад родители заказали генетическую экспертизу, – делюсь тем, что узнал от отца. – Из-за Рауля. Он отыгрывался на мне, напивался и нёс всякую чушь. Что отец мне не отец, а мама…
«…гуляла по мужикам». Я сжимаю челюсти.
– Вот мудень!
– Отец не стал вскрывать конверт с результатами. Сказал маме, что им не нужно ничего доказывать. Это слабость. Рауль хочет, чтобы они себя такими чувствовали – слабыми и беспомощными. Бросились меня защищать.
– Ловушка в чистом виде. Они показали бы тебе результаты ДНК-экспертизы. А дальше Рауль бы заявил, что твоя мама ограбила «Лувр».
– Теперь я сам себе Рауль, – невесело усмехаюсь. – Отец предложил отыскать и вскрыть тот конверт или заказать повторную экспертизу. Для моего успокоения. И, знаешь, первый импульс…
– Согласиться?
– Ага. Но потом я подумал: какого чёрта, Норман? Почему недостаточно его слов? Не то чтобы я их понял, правда… Что значит, я исключительный?
– Кажется, я знаю, – в глазах Лексы загораются огоньки. – Самый простой вариант, как он и сказал.
– Мама не приняла таблетку?
– Да нет же. Мысли шире.
– В детстве я думал, что она инопланетянка. Они оба. Я тоже инопланетянин и потому такой особенный?
– Теплее. Думаю, в её дневнике должен быть ответ или хотя бы подсказка. Заглянем?
Окей. Ладно. Хорошо. Теперь уже не так страшно.
Midjourney V7 – картинки на обложке.
Black Mojitos – за New Jersey Road.
katesimblr – за Three seals motel.
Будь у меня не так много сюжетных веток, уделила бы больше внимания отношениям Энцо с роднёй, но мирок, увы, не резиновый. Все не влезут. Моя главная проблема – хочется рассказывать не историю, а истории. Тяжело держать себя в руках, когда в голове бродит СТОЛЬКО сюжетов, и хочется обо всём рассказать.
Мне нравится, когда персонажи раскрываются так глубоко. И подробности про родню почитала бы с удовольствием. Всегда любуюсь Аделиной. Не держи себя в руках, пиши все, о чем хочет вдохновение.
Я был уверен, что знаю: родители пошли в клуб, и той ночью случайно создали меня. Но несколько слов в дневнике моей мамы перечёркивают всё. Она приняла таблетку.
Это уже совсем не логично. Если они его не "хотели", зачем его "усыновлять". А если представить полный абсурд о том, что не родной, то Норман вполне взрослый парень, чтобы справится с таким известием.
нет, я не украл ребёнка в супермаркете, – нахожу кнопку с перечеркнутым динамиком, и у отца прорезается голос. – Это мой сын, самый настоящий. Да не троллю я вас, хватит уже спрашивать. У меня правда родился ребёнок
Это фиаско. Коробка с пиццей есть, но всё остальное… Какой курьер развозит заказы в белой рубашке, идеально отглаженных брюках и ботинках за несколько тысяч? Даже кепку для приличия не надел.
Узнаю, что Лэн, оказывается, раскрашивает миниатюры и мечтает выучить японский. Да ладно. Мы столько времени живём под одной крышей, а я впервые про это слышу.
Очень жду главу, когда Оки узнает про беременность.
Мне очень понравилось легкая записка про неуверенность и сомнения Нормана. Столько он себе на придумал и зачем так себя терзать. Его любили родители в детстве и очень. Просто он рано остался без мамы, а Энцо видимо не смог быть и матерью, и отцом одновременно. Потому что сам был в печали. Сложно все это...
С точки зрения логики – да, нелогично получается, но с точки зрения чувств… Я придерживаюсь мнения, что герои имеют право проживать и переживать любые эмоции, даже самые неразумные. Думаю, если отрубить стихийные проявления, человеки-симы-персонажи превратятся в роботов.
Логичная часть Нормана тоже смотрит на это всё и делает фейспалм: «Эй, бро, ты чего тут устроил? Не глупи, возьми себя в руки». Но она стремительно тонет в море паники, страха, боли и сомнений. Воспоминания о детстве с родителями – одна из самых ценных для Нормана вещей. База, фундамент. Неотъемлемая часть личности. То, что делает Нормана Норманом. Любое посягательство на эти воспоминания причиняет ему боль. Он хочет быть сыном своих родителей, а не не пойми кем. Ему важно знать себя и свою историю. Особенно на работе, где он как раз-таки себя теряет и притворяется кем-то другим.
Пожалуй, самый большой кошмар Нормана – однажды посмотреть в зеркало и не понять, кто в отражении. Поэтому он так болезненно реагирует на новости о том, что его история может оказаться неправдой. Вдруг ему врали (самые близкие люди – родители)? Вдруг он не тот, кем привык себя считать? Вдруг сам Норман – такая же вымышленная личность, как Том Блэкбёрн, которым он сейчас прикидывается?
Так что, так что самая ожидаемая для меня реакция со стороны такого героя – полномасштабная паника. Хотя, мне кажется, люди и без шпионского бэкграунда почувствуют себя не очень, если узнают, что их родители что-то скрывали (или не скрывали, но так показалось). Не уверена, что я могла бы с абсолютным покерфейсом принять новости, что у меня другой отец.
Столько он себе на придумал и зачем так себя терзать. Его любили родители в детстве и очень. Просто он рано остался без мамы, а Энцо видимо не смог быть и матерью, и отцом одновременно.
Очень верно подмечено. Правда тут ещё такой нюанс… Сам Энцо убеждён, что не любит Нормана и рассказал ему об этом в подростковом возрасте, чтобы не было недомолвок. Он это называет «просто привязан». Вот Оки-Веро он любит, а к сыну – просто привязан. Норману и Энцо ещё предстоит копнуть в этом направлении и выяснить, что Энцо на самом деле понимает под «просто привязан».
А так я бы сказала, что у Нормана и Энцо очень разный язык родственной заботы и привязанности. Для Нормана – это что-то, что лежит на самом видном месте. Обнимашки, фразы «я тебя люблю», «я тобой горжусь». Громкое и явное, потому что сам он проявляет привязанность именно так. Но Энцо ничего такого не делает. По логике Нормана, как раз-таки не любит. Думаю, им обоим есть над чем поразмыслить: Норману – о том, что забота и любовь бывают тихими, Энцо – о том, чтобы давать Норману чуть больше обратной связи.
Я давно мечтала сделать главу, приуроченную к какому-нибудь празднику, и у меня внезапно нарисовался Halloween special. Поздравляю читателей с грядущим праздником и приглашаю заглянуть в один мистический городок.
В предыдущей главе
В Части 10 мы узнаём, что шпионство – дело семейное. Океана следит за всем, что Энцо делает в соцсетях, и осуждает. А постит он картинки примерно такого содержания:
И такого:
Почему осуждает? Да потому что Энцо нет дела до Океаны! У него, вон, коробки коробкаются и коровки коровкаются, пока она не спит и грустит. С такими мыслями Оки лезет на канал Lo&Ro и находит видео от Ro. Про Lo, разумеется. Ронцо рассказывает, как Энцо-подросток пытался давить на его чувство вины с помощью гитары, подписчиков канала и статуи садового гнома без штанов. Океана видит в Ронцо родственную душу: у них одна голубоглазая проблема на двоих.
А Мэджик потирает ладошки – шалость удалась. Добро пожаловать в виртуальный любовный треугольник, Оки. Теперь ты лично знакома с третьим углом. Хотела бы я реальный треугольник Оки-Энцо-Ронцо? Нет. Виртуальный смотрится интересней, особенно когда героиня не в курсе, что в него угодила. Даже мёртвый Ронцо может однажды испортить ей день.
Возвращаемся к сюжету. После просмотра видео Оки так зла на Энцо, так зла, что сразу ему пишет. Энцо на стрёме и мигом прилетает, вернее ме-едленно приходит, сохраняя остатки достоинства. Не палить же, что он примчит к ней сквозь огонь и воду и… как там было в песне? Злые ночи, во.
Оки и Энцо страстно коробкаются и коровкаются прямо на крылечке, а после отправляются на ту самую пристань, где Энцо делал кавер на «True Faith». Купаются в холодной воде, снова коробкаются и ругаются. Энцо говорит: «Дарлинг, я пришёл к тебе сквозь злые ночи. Можно мне хоть чуточку определённости? Скажи, кто я для тебя». Оки думает: «Он хочет добыть из меня признание. У-у, гнусный манипулятор».
Ииии играет на опережение – заманипулируй партнёра, пока он не заманипулировал тебя, а потом сбеги и пусть он теряется в догадках, что это было. Рецепт идеальных токсичных отношений. Энцо в шоке, но одобряет: тащится по эксцентричным девам с безуминкой. Мэджик десятилетней давности одобряет.
В своём POV Энцо пытается разобраться, что это было. Вопреки представлениям Оки, ему есть дело. Очень даже. Просто они по-разному работают: Оки растворяется в объекте обожания, а Энцо – всеми силами дистанцируется. И вообще он запутался в чувствах, спасите-помогите. Помогают сестра Аделина и кузен Лино. Ну, как помогают… скорее, ставят неутешительный диагноз.
В новой главе мы узнаем, насколько далеко убежала Океана. Спойлер: о-очень далеко.
Во сне я часто брожу по местам, где никогда не была, вселяюсь в людей, которых никогда не знала, делаю вещи, которые никогда не умела. Тени тех снов просачиваются в реальность. Едва различимые отголоски, шёпот подсознания, но я их слышу.
Могу поклясться, я видела Барнакл Бэй задолго до того, как в него попасть – там, во сне. Чувствовала песок под ногами и острые края притаившихся ракушек. Слышала шум прибоя, крики чаек над головой. Я была в Барнакл Бэй и знала, что однажды в него вернусь. Уже в реальности.
Как и в Город-Без-Имени. Его я тоже вспомнила – мрачные ели, уходящее в туман шоссе, вывески с выгоревшими буквами, простыни, колышущиеся на ветру, как грустные привидения. Запах мокрой хвои, липкое чувство тревоги и «оставь надежду».
Теперь я сплю в Городе-Без-Имени и снова вижу один из тех снов.
Я стою на коленях перед диваном с крошечным носочком в руках. Он такой же осязаемый, как любой предмет в реальности. Ткань мягкая, приятная на ощупь. С дивана за мной наблюдает малыш. У него светлые глаза – не совсем серые и не совсем голубые. Я знаю, что должна сделать.
– Давай договоримся, – ласково прошу я и щекочу розовую пяточку. – Ты не будешь пытаться снять первый, пока я надеваю второй.
Отвлекающий манёвр срабатывает: я быстро натягиваю первый носочек, пока малыш заливисто хохочет. Со вторым заминка – не поддаётся. Слишком узкий и маленький, застревает на середине стопы. Сел после стирки? Я пробую снова, снова и снова. Пальцы такие неловкие, трясутся, как у дряхлой старухи. Ребёнок беспокойно хнычет и вырывается. Я и сама почти плачу.
Внезапно носочек поддаётся, начинает растягиваться в моих руках. Длиннее, длиннее, ещё длиннее. Он бесконечен! Как мне это остановить?
– Не плачь, сокровище, – я в отчаянии прижимаю сына к себе. – Мама это остановит…
***
Я просыпаюсь в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем. Прижимаю к себе подушку – не ребёнка. Тянусь к телефону. Пальцы трясутся, как в том сне. Вместо календаря попадаю в камеру и на секунду вижу на экране своё бледное, перекошенное лицо. Да закройся ты! Так, календарь, вот он.
Какой сегодня день? Сколько дней прошло с той ночи? Семь, четырнадцать, двадцать один… Не может быть.
Бросаю и принимаю считать заново. Семь, четырнадцать, двадцать один, двадцать восемь.
Семь.
Четырнадцать.
Двадцать один.
Двадцать… Много. Слишком, слишком много.
***
Две недели назад я оборвала контакты с Энцо и оставила Барнакл Бэй в прошлой жизни. Последние деньги ушли на переезд и съём дешёвой комнаты в Городе-Без-Имени. Здесь живут пара тысяч таких же призраков. Я работаю на заправке: жарю сосиски для хот-догов и пересчитываю пахнущие бензином купюры. Их протягивают дальнобойщики с грубыми пальцами и грязными ногтями, фермеры на раздолбанных пикапах, рабочие со стройки в перепачканных краской комбинезонах.
«Лотерейный билетик на сдачу?» – предлагаю я. Они мрачно качают головой. Здесь никто не верит в удачу. Кроме Кейси Финч, моей соседки и коллеги.
– Ты сегодня рано. – Она прикрепляет к холодильнику очередной билетик «МегаЛото». – Утренняя смена?
Я отвечаю невнятным мычанием – нет, вечерняя с пяти до полуночи. Смахиваю с экрана телефона открытый Симстаграм, но поздно. Кейси всё видела.
– Что за красавчик?
– Да так, – стараюсь говорить небрежно. – Искала одного малоизвестного актёра.
– Понятно, шпионила за бывшим. На актёра не похож, просто богатый мужик. У меня на таких глаз намётан.
Кейси всего девятнадцать, но младшей себя чувствую я. Она учит меня наощупь определять «фальшивки» и парой слов может отбрить наглого клиента. Не верит, когда я представляюсь Лорой. И точно знает чего хочет от жизни – выиграть миллион в «МегаЛото» и навсегда уехать из Города-Без-Имени.
– Кексик с лимоном хочешь? – Кейси трясёт упаковкой у меня перед лицом. – Вкусные.
Я сглатываю подступивший к горлу ком и резко мотаю головой. Нет, пожалуйста, только не это. Меня мутит от одного вида выпечки.
– Ну и ладно, – пожимает плечами моя неунывающая соседка, – мне же больше достанется. До сих пор сохнешь по красавчику?
– Нет.
– Тогда дашь его телефончик? – Я едва не опрокидываю чашку на выцветшую скатерть. – Ха, попалась! До сих пор сохнешь. Такой крепкий кофе тебе, кстати, нельзя.
– Почему это?
Кейси закатывает глаза с видом «ты кого тут пытаешься провести» и уходит есть кексик в гостиную. Я отодвигаю чашку на край стола. За окном лает собака, где-то вдалеке тревожно гудит поезд. Станцию закрыли много лет – мистика да и только. Когда я взяла имя Лора, вовсе не хотела застрять в городе-призраке.
– Я в магазин собираюсь, – Кейси снова показывается в дверном проёме. – Тебе чего-нибудь захватить?
– Да, пожалуйста, – с трудом выдавливаю я.
– Пару штук, чтобы уж наверняка?
– Лучше сразу десять. Бери всё, что есть.
***
Вечер. Я у себя в спальне. На гиперскорости швыряю вещи в чемодан. Телефон вибрирует каждые пять минут, исторгая гневные сообщения от босса: «Ты должна быть на работе!!!». Три восклицательных – это уже серьёзно.
Снова гудит несуществующий поезд. Кейси ходит по дому и зовёт какую-то Лору. Стоп, это же я.
– Так и знала, что имя не настоящее, – соседка заглядывает в приоткрытую дверь. – Ну как, сделала? – Её взгляд падает на чемодан и гору одежды на кровати. – Ясно, положительный.
– Они все положительные.
– А я только к тебе привыкла.
– Послушай, Кейси, я бы правда хотела остаться…
– Автобусная станция до девяти работает, ещё успеешь. Вот возьми, – шарит в кармане и протягивает пару мятых двадцаток. – У тебя ведь совсем нет денег. Да не стесняйся. Считай, что это малышу от тёти Кейси.
Я порывисто её обнимаю. Обещаю, что всё отдам, когда вернусь. Отработаю за неё две смены подряд – нет, десять. Куплю целую пачку лотерейных билетиков, и мы непременно что-нибудь выиграем. Кейси качает головой.
Мы обе знаем, что я не вернусь.
***
Ранним утром я стою перед обшарпанным мотелем. Меня потряхивает от нервов и недосыпа. В дороге удалось немного подремать, прижавшись щекой к прохладному окну, но это сложно назвать отдыхом. Автобус трясся и вздрагивал на каждой кочке, люди входили и выходили, закидывали рюкзаки на верхнюю полку, скрипели откидными столиками. Водитель слушал радио. Вот кому точно не следовало засыпать.
– В Барнакл Бэй плюс семнадцать, возможен дождь.
– Курс симолеона к аргентинскому песо вырос на двадцать пунктов.
– На границе с Симадой опять беспорядки – протестующие перекрыли путь грузовикам.
– В Риверсайде нашли аллигатора в бассейне за супермаркетом.
Смотрящий, зачем мне всё это?..
Открываю старое сообщение и сверяю адрес. Пеликан-Бэй, семнадцать. Мотель «Пеликан-Бэй» – гениально. Владелец, должно быть, долго думал над названием. Не представляю Энцо в таком месте. Даже себя здесь не представляю.
– Дамочка, ты глаза-то разуй! – Я едва не сталкиваюсь с парнем, который катит большой чемодан. – Ещё немного, и пришлось бы тебя с асфальта отскребать.
Парень скрывается за углом, а я поднимаюсь по шаткой лестнице на второй этаж. Хочу уцепиться за перила, но тут же отдёргиваю руку – они в чём-то липком, вроде пролитой газировки. Уф, мерзость! Украдкой вытираю руку о штаны.
Прекрасно, теперь у меня липкие штаны и видок, как у привидения. Готова к судьбоносной встрече. Только собираюсь постучать, как дверь сама распахивается. На пороге – очень недовольный Энцо.
– Джаспер, я же просил меня не беспокоить… Оки?
– Привет, – я здороваюсь с его туфлями.
– Ты что здесь…
– По радио сказали, на границе с Симадой беспорядки. Люди встали живой цепью и не пускают фуры.
– Моя мать из Симады.
– Правда?
– Да.
Я смотрю на него и не знаю, как продолжить этот бредовый диалог. Что теперь спросить – видела ли она северное сияние или белых медведей? Бред, бред, бред. Энцо едва заметно смещается вперёд, загораживая дверь номера. Мне это совсем не нравится. Он там не один? Успеваю заметить ещё один чемодан.
– Ты уезжаешь?
– А что, должен вечно торчать в этой дыре и ждать тебя, как последний дурак? – холодно бросает он. – Могла хотя бы предупредить, что сваливаешь с концами. Я пришёл к твоему дому, а там – чужие люди. Какая-то тётка открыла дверь и сказала, что я ошибся адресом.
– Я… прости. Они меня не знают, сдала дом через агентство.
– После этого я пошёл к Джонни. Угадай что? Он тоже ни черта от тебя не слышал. Ты нас всех кинула.
– Мне очень жаль. Я… мне… нужно было так сделать.
– Знаешь, я даже думал тебя поискать. Но потом вспомнил – я же не идиот и в прятки не играю. Так чего ты теперь от меня хочешь?
– Поговорить. – Я не ожидала столкнуться нос к носу с ледяной злостью и не знаю, как на неё реагировать. – Мне очень нужно с тобой поговорить.
– О чём, Оки? Ты ясно дала понять, что нам обоим пора двигаться дальше.
– Я…
«…беременна».
– У нас…
«…будет ребёнок».
– Меня зовут Вероника, – выпаливаю на одном дыхании то, что давно должна была сказать. – Не Океана.
Энцо долго на меня смотрит, без всякого выражения, и наконец говорит:
– Ладно. Va bene. Пойдём внутрь.
***
Он входит первым, я сразу следом. Номер похож на застывший кадр из какого-нибудь роуд муви: кровать, пара тумбочек, противная ржавая лампочка и допотопный телик с видеомагнитофоном. Всё обшарпанное, неприятное, с незримым, но осязаемым отпечатком тех мерзких вещей, что здесь творились. Энцо быстро смахивает что-то с тумбочки в верхний ящик. Поворачивается ко мне, скрещивает руки на груди.
– Здесь никого нет, – я пробегаю взглядом по голым стенам и пустой кровати с ржавыми железными столбиками.
На тумбочке недопитый стакан воды, всего один. На вешалках – только его пальто и рубашки. Ни единого следа присутствия другого человека.
– А кого ты ожидала увидеть? А-а, точно, девочек из Симстаграма. Я их всех в ванной запер. Последние две едва влезли – там тесновато.
Я борюсь с желанием расплакаться: он никогда раньше так со мной не разговаривал. Даже не смотрит в глаза. Скользит пустым, равнодушным взглядом по лицу, волосам, шее. Веки полуприкрыты. Его всё достало? Достала… я?
– Можно я попью?
– Нет, – отрезает он, – пожалуйста, поставь стакан на место и больше ни к чему здесь не прикасайся.
– Хочешь, чтобы я ушла?
– Нет, почему…
– Ты так смотришь… Сквозь меня.
– Оки, я тебя почти не вижу с такого расстояния, – Энцо прищуривается и подаётся вперёд. – То есть не Оки… Вероника. Погоди, линзы надену и разберусь, кто есть кто.
У него плохое зрение? Я десять раз похоронила наши отношения, а он, оказывается, близорукий и видит вместо людей размытые пятна.
Энцо уходит в ванную, но оставляет дверь приоткрытой.
– Мне уже говорили, что я смотрю… э-э-э, как же там было? Презрительно и снисходительно, вот, – доносится сквозь шум воды. – А я просто ни черта не вижу.
– Почему ты раньше об этом не рассказал?
– Как-то повода не представилось. Ну вот… – Энцо появляется из-за двери. – Привет, мир.
Он криво улыбается. Я внезапно понимаю: его холодность и сарказм – лишь наспех надетая театральная маска. На самом деле он растерян, сбит с толку, не знает, что говорить. Очень знакомое чувство.
– Теперь ты меня видишь?
– Ясно и отчётливо. Ты, м-м, другая.
– Да, я… верну всё, как было.
– Что значит вернёшь «как было»?
– Уберу Лору и верну… кого ты хочешь видеть?
– Ты изобретаешь для себя новые личности? Думал, только у меня проблемы с башкой, но нет – у нас обоих. Зашибись.
– Ты злишься, – я осторожно касаюсь его руки. – Я сильно тебя ранила?
– Не знаю… Вероника. – Странно слышать, как он произносит это имя, одновременно такое чужое и родное. – Почему ты решила назвать его именно сейчас?
– Потому что отец моего ребёнка имеет право знать, кто я такая. На самом деле.
Секунда, две. Я боюсь на него смотреть. По стеклу стекает капля дождя. «В первой половине дня возможны кратковременные осадки», – речь диктора стучит где-то в висках. Пытаюсь вспомнить, что там дальше. Солнце или беспросветная буря?
– Отец твоего… ребёнка?
– Да, у меня всё с собой. – Я стаскиваю со спины рюкзачок, пытаюсь поддеть застёжку. Прищемляю кусочек кожи и ломаю ноготь. – Кейси, моя соседка, купила целую пачку разных тестов – обычных, электронных… Вот зараза, не открывается!
– Стой, стой. – Энцо осторожно разжимает мои пальцы. – Отдай мне это, ладно?
Я киваю. Он забирает рюкзачок и откладывает в сторону.
– Не нужно никаких доказательств, твоих слов достаточно. Я вполне представляю, как выглядит положительный тест на беременность.
– Таблетка… почему она не подействовала? Я её выпила, клянусь. В первые сутки, как по инструкции.
– Присядь. – Он сажает меня на кровать. – Это всё уже не важно, да?
– Я не пытаюсь поймать тебя на ребёнка. Мне не нужны твои деньги!
– Воды?
– Почему так вышло, Энцо? Я ведь его не хотела. Ребёнка.
– Ну, – он задумывается, – эта штука то ли задерживает, то ли блокирует овуляцию. Но если та уже произошла… Неудачное стечение обстоятельств?
– То есть нам просто не повезло?
– Боюсь, точной причины мы не узнаем. Я не эксперт в контрацепции, – уголок его губ подрагивает. – Да уж… совершенно точно не эксперт. Всё, что могу сказать, – это потрясающе живучий сгусток клеток.
– Но я не хотела…
– Всё-всё, Оки. То есть… Как мне тебя называть? Веро?
– Да, так можно. – Звучит непривычно, но красиво. – Мне нравится.
– Попить из того стакана нельзя, потому что в нём водка. Я не имел в виду, что совсем нельзя… то есть… чёрт… Погоди, я сейчас.
Энцо уходит и возвращается с бутылкой воды из автомата: «Не хочу, чтобы ты пила дерьмо из-под крана». Я залпом осушаю половину. В голове мелькают картинки из Симстаграма – девушка протягивает парню нарядную коробочку с тестом, а он, слегка ошарашенный, улыбается. В следующем кадре подхватывает девушку на руки и кружит, как в диснеевских мультиках.
У меня нет нарядной коробочки. Энцо не улыбается.
– Забудь всё, что я сказал до этого, – теперь у него совсем другой тон. – Расскажи мне про нашего… эмбриона что ли? Не знаю, как эта стадия правильно называется.
– Ребёнка.
– Да. И как поживает наш…
– Ребёнок.
– Точно. Как дела у нашего ребёнка?
– Я сама пока не знаю. Ещё не была у врача.
Энцо садится рядом, и мы вместе пытаемся сосчитать недели. Получается шесть или семь.
– Нет, Веро, он всё же эмбрион, – возражает Энцо, как будто это имеет первостепенное значение. – Некорректно называть его ребёнком. На таком сроке у него ещё хвост есть.
– Хвост?
– Да, как у маленького динозавра.
– Он ребёнок.
– С хвостом.
– Да хоть с рогами и копытами, Энцо! Он всё равно мой ребёнок… Наш. Твой и мой. У меня ничего не было с Раулем.
– Не то чтобы я сомневался в своей причастности, – он задумчиво рассматривает плесень на стене, – но что значит «ничего не было»?
– Секса, у нас не было секса. Совсем.
– Чисто из любопытства, это как? Я догадывался, что у вас с ним проблемы, но… совсем нет?
– История не самая простая. Придётся рассказать с самого начала. Мою маму звали Анжела, Анжела Спаркл. Имя такое же выдуманное, как и моё, но я к нему привыкла, – я вонзаю ногти в ладонь. – Маму преследовал один человек… по крайней мере, она так говорила. Понимаешь, о чём я?
– Превосходно. Мою не то преследовал, не то спасал Ангел Смерти – хрен его разберёт. У неё параноидальная шизофрения.
– Энцо, я не хотела…
– Ничего. Давай лучше к твоей истории вернёмся. Ты сказала – её преследовали? То есть ей так казалось.
– Она называла того человека Гарри. Иногда мама хватала меня за руку, на городском празднике или в парке аттракционов, и говорила, что нам срочно нужно уйти. Потому что в толпе она видела его. Но, Энцо, я готова поклясться, это были разные мужчины. Похожий типаж – длинные тёмные волосы, байкерская куртка, – но лица разные.
– Думаешь, в реальности его не существовало?
– Я не знаю. Половину жизни верила, что он настоящий, половину – что мама всё придумала. Но после её смерти я сбежала из Сансет Вэлли именно из-за него. Потому что в каждой тени мерещился этот самый Гарри. Глупо?
– Нет. Совсем не глупо, – Энцо смотрит куда-то в сторону. – В детстве я верил в истории моей матери. Думал, она особенная, а она просто… сумасшедшая. Психи бывают на редкость убедительными, Веро.
Я вонзаю ногти ещё глубже. Ряды красных бороздок, как солдатики, стройными рядами выстраиваются на ладони.
– С Раулем мы решили подождать до свадьбы – он решил, а я согласилась, – чтобы «сделать всё правильно». По-особенному. Оставить прошлые интрижки позади и быть друг для друга теми единственными. Понимаешь?
– Рауль и его грандиозные замыслы… Нет, не понимаю.
– Ну, настоящая любовь, романтика, всё это. – Я чувствую себя очень глупой и наивной, когда говорю это вслух, а с лица Энцо не сходит скептическое выражение. – Хэппи-энд.
– Я не знаю, что это. Никогда не видел. По ходу, никто в моей семье не видел. Ронцо научил меня держаться за рациональные вещи, и я за них держусь.
– Мне нравилось быть частью его легенды, – я решаю выложить всё как есть, – вот только недолго музыка играла. В первую же ночь принцесса превратилась в тыкву.
Я ныряю в воспоминания. Всё было идеально: номер для новобрачных, шампанское в ведёрке со льдом, лепестки на шёлковых простынях. Мы целовались, и его смуглая рука ласкала мою грудь поверх белого кружева. Я чувствовала себя красивой, желанной, счастливой.
Женой. Его женой.
А потом сказка кончилась. Он чуть сильнее сжал пальцы, свет упал под неправильным углом, и вместо Рауля я увидела Гарри. Того самого, из маминого дневника – длинные чёрные волосы и мёртвые глаза. Я закричала и ударила его по лицу. Потом ещё раз и ещё. Оттолкнула и рванула к двери в одном нижнем белье. Хотела выскочить в коридор и позвать на помощь. Рауль меня поймал, прижал к себе, но я вырывалась и царапалась.
Когда пришла в себя, было уже слишком поздно.
– Рауль не понимал, что происходит, – я сильнее давлю ногтями на ладонь, – а я не могла нормально объяснить. В итоге он вспылил и ушёл.
– Но вернулся?
– Через день. Мы помирились и попробовали снова. Думала, солнце прогонит тени, но…
– Солнце их и отбрасывает?
– Да. Я хотела рассказать про Гарри, много раз. Только… Мне было стыдно и страшно. Что бы он подумал про меня и мою маму? Мы обе ненормальные?
– Нормальность – штука относительная и, как по мне, её ценность сильно преувеличена, – Энцо протягивает мне руку. – Я тоже ему соврал. Рауль упомянул кузину своего отца, Адриану, и я такой: «Чёрт, это же моя мать». Он так обрадовался. Сказал, что я ему почти брат. Да какой я тебе брат, tipo?
– А кто? – я разжимаю кулак и вкладываю пальцы в его ладонь.
– Да никто по сути. Я врал всю дорогу. Моя настоящая мать в психушке, а отец перерезал вены, когда мне было двенадцать. Теперь ты почти всё про меня знаешь. Страшно?
– Нет. А тебе?
– Смеёшься?
– Что будем делать? С нашей маленькой проблемой.
– Пойдём со мной.
***
Мы выходим из номера, лучи бьют прямо в глаза: после полумрака солнце кажется особенно ярким. Я щурюсь, на ресницах повисают слезы. Почему солнце заставляет людей плакать?
У стены стоит тот парень с чемоданом, который чуть меня не сбил. Энцо ему кивает.
– Джаспер, есть ещё монетка?
– Ло, мужик, ты мне и так уже десятку торчишь, – ворчит парень, но всё равно шарит в карманах. – Вернёшь с процентами.
– Ma certo, – Энцо вскидывает руку и ловит монетку. – А теперь свали и проследи, чтобы нам никто не мешал.
– Грязный итальяшка, – бросает парень на прощание. – Это как сказать?
– Sporco italiano.
– Sporco italiano, – повторяет Джаспер с довольной ухмылкой.
Энцо показывает большой палец, и до меня доходит – это не вражда, а дружба. Они перебрасываются ещё парой реплик в таком духе. Джаспер неторопливо удаляется, насвистывая нечто подозрительно похожее на «Losing My Religion». Вряд ли он сам такое слушает.
– Тот самый парень, который угнал мою тачку, – комментирует Энцо. – Его мать продаёт сигареты и пиво в магазинчике, а брат сидит за стойкой.
– Теперь они работают на тебя?
– Можно и так сказать. Создаю новые рабочие места и поддерживаю местную экономику, разве плохо?
Я по-прежнему не могу определиться, хороший он или плохой. Энцо заставляет людей танцевать под свою дудку, но при этом им помогает. Отбрасывает большую тень, в которой приятно и прохладно. Не нужно ни о чём думать, самому принимать решения. В его тени, но под его защитой.
Мягкий, социально-ответственный манипулятор. Всё как я и сказала в наш первый откровенный разговор на цветочном поле.
– Я не хочу, чтобы ты принимал за меня все решения, – на этот раз я не молчу, а говорю о вещах, которые меня беспокоят.
– Веро, я тебя слышу и слушаю. Я привык быть один, это да, но… нас теперь двое? Двое и один в процессе?
– Трое.
– Двое и одна девятая человека?
– Трое.
– М-м, bene – трое. Дадим ему фору. Я постараюсь быть не таким резким.
Он подходит к автомату со сладостями и бросает в прорезь монетку. Нажимает пару полустёршихся кнопок – мне ничего не видно из-за спины. Автомат на последнем издыхании скрежещет шестерёнками, выплёвывает что-то маленькое, вроде жвачки. Представляю, как Энцо перекатывает во рту розовый баббл-гам и надувает огромный пузырь. Нервно смеюсь.
Мы на пороге чего-то важного, я это чувствую. Мой желудок – тоже.
– Знаю, я не кажусь тебе особенно надёжным, – он поворачивается ко мне, пряча в кулаке свою добычу. – Я пью, курю, ругаюсь плохими словами и люблю совать нос во всякое дерьмо, фигурально и буквально…
Энцо раскрывает ладонь: это не жвачка, а кольцо-конфетка с прозрачным камешком из засахаренного сиропа. Я таких не видела с детства – их перестали выпускать лет двадцать назад. Он неторопливо разрывает шуршащую обёртку, а я понимаю, что меня сейчас стошнит. Прямо на его красивые, дорогие туфли.
– …я тебе врал, совершил много плохих поступков за свою жизнь, и, кажется, снова принял решение за нас обоих, – Энцо опускает взгляд на колечко. – Но, Веро…
У него слегка напряжённое лицо, но голос звучит спокойно и твёрдо, в то время как мой мозг отдаёт единственную команду – БЕЖАТЬ. А не бегу я лишь потому, что человек рядом со мной очень уверен в себе и своём решении. С идеальным покерфейсом планирует надеть мне на палец кольцо-конфетку.
Всё это похоже на хорошо продуманный план и – чтоб тебя, Лоренцо Борацца! – разыгран он как по нотам. И я… я, наверное, впечатлена. Настолько, что думаю о слове из двух букв.
– Я не хочу тебя терять и не хочу просирать последний шанс, – он смотрит на мой живот. – Сможешь хоть немного в меня поверить? Я бы встал на одно колено, но здесь очень грязно.
– Когда ты это придумал?
– Пока мы говорили. Принял решение в первые секунды три, а потом думал над деталями.
Три секунды, ясно.
– Почему ты так уверен?
– Потому что хочу тебя, целиком и полностью. Веронику, Океану, Лору и всех, кто есть на борту этого прекрасного безумного судна. Энцо по вам соскучился.
– И я по тебе скучала, как одержимая, но… это не значит, что у нас получится быть семьёй.
– Рискнём и попробуем? У нас ведь… ну, иногда получалось быть парой. В некотором роде.
– Секс, Энцо. У нас отлично получалось заниматься сексом.
– Значит, мы умеем координировать действия и договариваться. Секс ведь как раз про это.
– Ты ещё скажи, что секс – это командная работа.
– Совершенно точно, Веро. Мы с тобой – дрим тим. Чокнутая парочка с вагоном проблем и супер живучим эмб… ребёнком. Звучит как отличная семья, правда?
– Ага, супер. – Я протягиваю руку и чувствую, как прохладный пластик скользит по пальцу. – Давай попробуем. Только, Энцо… меня сейчас стошнит.
***
Мы в ванной. Здесь нет обещанных девочек из Симстаграмма, утрамбованных, как сардины в консервной банке. Энцо держит мои волосы, пока я расстаюсь со скудным завтраком – кофе и поганым, чёрствым круассаном с заправки. Потом я беспомощно рыдаю у него на руках и очень боюсь, что он всего этого не выдержит, заберёт колечко-конфетку и свалит в закат.
– Ты как? – я всматриваюсь в его бледно-зелёное лицо.
– Это я тебя должен спрашивать, а не наоборот.
– По-моему, ты сейчас в обморок упадёшь.
– Я, к счастью, сижу, – Энцо выдавливает слабую улыбку. – Падать невысоко. Я привыкну, обещаю. Просто нужно немного времени. У меня никогда не было беременной невесты.
– Не сбежишь?
– Даже не надейся. А ты?
– А вот я могу. Возможно, тебе придётся меня связать.
– О, ну это вообще не проблема.
Я фыркаю, и становится только хуже – у него никогда не было беременной невесты с льющимися из носа соплями. Энцо подаёт мне салфетку.
Помоги нам Смотрящий.
Midjourney V7 – картинка на обложке.
beansbuilds – за BP Gas Station + Shops
beansbuilds – Row Apartments
Magick, привет!
Я хихикала над коробками и коровками, рыдала над всем остальным. Восхитилась тем, что Оки-Веро без сомнений рванула к Энцо, как только поняла, что беременна, и тем, что Энцо даже не заикнулся об аборте. Колечко-конфетка — это отдельная песня. Сумасбродная, но запоминающаяся. Чёрт, пишу уже как чатджипити. Но это я.
Шок-контент про гарриевость Рауля! Даже мысли не возникало, что Рауль сбежал потому, что что-то пошло не так не у него лично, а у них с Оки.
– Мне уже говорили, что я смотрю… э-э-э, как же там было? Презрительно и снисходительно, вот, – доносится сквозь шум воды. – А я просто ни черта не вижу.
Шиза, просто шиза. Ммм, это намёк на одну из новых глав?
Спасибо тебе, я провела прекраснейший час за чтением главы и разглядыванием скринов во всех деталях. И почему даже в мотеле (или это всё-таки квартирка?) в ноунейм-городке в комнате Оки так уютно? Цветочный горшок-слоник, часы-сердечко, все эти пледики и занавесочки... Кружечка с Твин Пикс и плакат с Луной — это огонь!
Интересно, где и когда Оки успела нарвать ромашек? Она хотела их подарить Энцо? Рюкзачок, полный положительных тестов на беременность плюс ромашки, чтобы смягчить удар?
Я придерживаюсь мнения, что герои имеют право проживать и переживать любые эмоции, даже самые неразумные. Думаю, если отрубить стихийные проявления, человеки-симы-персонажи превратятся в роботов.
И у тебя прекрасно получается оживлять героев. Когда я читаю твой мир, я не ассоциирую их ни с симс, ни с персонажами. Для меня это история реальных людей.
Тогда дашь его телефончик? – Я едва не опрокидываю чашку на выцветшую скатерть. – Ха, попалась! До сих пор сохнешь. Такой крепкий кофе тебе, кстати, нельзя.
Оки так озадачена своим положением, что и забыла про новое имя. Такое узнать - как гром среди ясного неба. Ни денег, не пойми какая работа в захолустье и беременность. Что делать? - это главный вопрос сейчас.
А что, должен вечно торчать в этой дыре и ждать тебя, как последний дурак? – холодно бросает он. – Могла хотя бы предупредить, что сваливаешь с концами. Я пришёл к твоему дому, а там – чужие люди. Какая-то тётка открыла дверь и сказала, что я ошибся адресом.
Я борюсь с желанием расплакаться: он никогда раньше так со мной не разговаривал. Даже не смотрит в глаза. Скользит пустым, равнодушным взглядом по лицу, волосам, шее. Веки полуприкрыты. Его всё достало? Достала… я?
Он хочет узнать цель визита и сохранить собственное достоинство. Про свои чувства Энцо говорил раньше, предлагал попробовать стать нормальной парой. Оки пропала, уехала и не сообщила куда. Она ждала другого приема? Энцо бросается к ней, сгребает в охапку и осыпает ее любовными признаниями. Он не будет так себя вести в такой ситуации, у него есть гордость.
