Авторы комментарии любят почти как мороженку)
Подъехала порция мороженки. Не по-божески ждать обещанного по три года, а обещание было ) вот только чтобы не охватывать необъятное (а так и есть), попробую разобраться с той линией, что превыше всего, а именно любовный треугольник имени Джона. Да и треугольник ли это? На самом деле, новое прочтение первого поколения заставило задуматься совсем о другом. Если в первый раз это была тоска по несбывшемуся, неоплаканное счастье, когда то, что дОлжно, происходит только на пороге старости и на пороге войны, последняя встреча с первой любовью. Но Джон счастлив с другой, у него есть любимая семья, а у Шарлотты – Шмидт с его очаровательными письмами, романтическими порывами и предложениями руки; так и не случившееся счастье молодых – война. В этот же раз многое заставило задуматься, а был ли Джон счастлив так, как сам себе пытался доказать.
(Не)треугольник, который тонкой нитью проходит через записи Джона, в виде вздохов и воспоминаний, формируется только при той самой встрече в доме тетушки.
"Первая встреча была совсем не такой, как мне хотелось бы: я прятался за обиду и агрессию, а мадам под маской цинизма скрывала смущение."
Действительно неловкая ситуация. Ехать в дом и жить милостями бывшего (бывшего ли?) возлюбленного, напускать на себя равнодушие.
"Конечно, Лотти говорила, что все забыла. Что еще она могла сказать женатому мужчине?.."
А что делать в такой ситуации Джону? Вообще, глупо получилось, Ориол давила на него по поводу приезда «подруги», чтобы выглядеть на ее фоне в хорошем и особо женственном свете. Тогда как только издалека, с другого континента, Джон теоретически мог бы ее забыть и отпустить. Джон и Ориол безмерно счастливы – наедине. Он восхищается ею, несмотря на небольшой умишко. Боготворит ее, супруга практически идеал жены и матери: не выносит ссоры на публику, неподдельно восхищается мужем и всецело посвящает себя семье и детям.
"Почти весь март супруга провела в постели. Мне страшно вспоминать изможденную женщину, которая неизменно приветствовала меня слабой улыбкой. Я не знал, как можно терпеть такие мучения и при этом продолжать любить меня и детей."
Ориол удивительно сильная женщина, хоть и «прелесть какая дурочка» вроде бы. Поразительно, как она умудряется сочетать внутренний стержень с инфантилизмом. Но вот тот же милый (и уже не такой однозначный) образ изменился в сравнении с мадам:
"На контрасте с непосредственной, готовой восторгаться всем и вся и, чего греха таить, слегка неуклюжей и недалекой Ориол мадам О'Брайн производила потрясающее впечатление — по праву она заслуживала и восхищение, и уважение."
"А она, — Ориол неопределенно махнула рукой и топнула ножкой, — она даже в географии разбирается. У приличной дамы должна кружиться голова только от одной мысли, что земля круглая!"
Глубокая, начитанная, с хорошим вкусом, с чувством юмора, скорая на сарказм…
"В свою очередь, я рассказал Шарлотте о своей помолвке, о том, что скомпрометировал Ориол и потому женился. Пожалеть об этом мне пришлось немедленно — в тот вечер Лотта называла меня не иначе как «сэр Ловелас»."
"Как легко обмануться хорошеньким личиком и плавной, даже слегка ленивой, грацией этой леди. Я и забыл, как она бывает остра на язычок, сколь быстро выводит меня из равновесия и какое оставляет послевкусие восхищения."
Джонни то восторгается женой, то снова грезит о несбывшейся первой любви и стыдится этого. То превозносит семью, то мечтает об авантюрах разного рода. Шарлотта пишет не совсем об этом, но очень точно:
"«Милый Джонни! Мы теперь так обращаемся друг к другу? Я полагала, что вы никогда не напишете. Станете наслаждаться муками совести, к которым вы так неравнодушны...»"
"Лелеять свою гордость и голодать зимой в горах — вот квинтэссенция глупости! Только со временем я понял, что сам готов отдать полжизни за подобный опыт."
"А что я? Сидел на плантации, командовал рабами, читал книги… Я чувствовал, что моя жизнь прошла мимо, а я ничего не успел сделать. Видит Смотрящий, я завидовал Шмидту. Но у меня было то, чего не было у Бена — семья, дети, дом. Променял бы я это все на свободу и вольный ветер дальних стран? Соблазн был велик, но так же как и тогда я отвечаю — нет."
Снова и снова Джон складывает обрывки своей жизни на весы, щурит глаз и примеряется, затем довольно кивает – вроде не прогадал, вроде счастлив. Счастлив тем, что имеет, своим прошлым, семьей, женой. И детям он и впрямь можно сказать отдан всецело
"Я же, глядя на этих юнцов, а некоторым не было и двадцати, думал только о том, что их отцы крайне легкомысленны — своих сыновей я бы не отпустил воевать. Ведь не всем из них предстояло вернуться домой."
Казалось бы, а кому тогда воевать? Охранять беззащитных леди от произвола янки? Конец войны выдался тяжелым, в ход пошли и юнцы, и старики. Но любящий отец остается верен себе и отправляет сыновей в Европу (а дамы перетопчутся

). Джон зреет как отец и как личность
"Наверное, отец тоже видел во мне вздорного ребенка, который хотел растить капусту и жениться на бедной француженке, что, по его представлениям, означало полное падение. Впервые я понял, что он, на самом деле, желал мне добра. Просто по-своему. Мне потребовалось вырастить своих детей, чтобы понять такую простую истину."
Вот только праздник, как водится, не на улице Ориол. Что в юности он прописывал по поводу жены легкие подколки, что в старости. То и дело в дневнике проскальзывает – походя – оттого особенно неприятно:
"Рассеянная и бесконечно милая в своем невежестве Ориол."
"Поэтому найди маменьку, впрочем, это сделать не трудно — в гостиной уже второй час рыдает рояль."
"Идея и организация принадлежали Шарлотте, Рози, желая помочь, испортила два платья, а Ориол взяла на себя почетную обязанность гордиться тем, к чему не приложила руку."
Незавидная судьба у Ориол, незавидная. Но поскольку все горе от ума, то ей впору петь, плясать и швыряться чепчиком. Не особо уважаемая семьей (а как дочь о ней отзывается – тихий ужас), недолюбленная – и самая счастливая из всех. Все равно выкроила место в самых теплых и поэтичных воспоминаниях мужа.
"Только вот легкое невесомое счастье осталось у разожженного рождественского камина, запуталось в золотистых кудряшках Ориол, которые она теперь прятала под чепцом."
"Удивительно, я отчетливо помню, как в чашке плавала засушенная ягодка земляники, помню, как было жарко от камина. Помню счастливую улыбку Ориол и блеск атласных рюшей на платье Рози."
В конце Джон подводит итог самостоятельно, «сердце – Шарлотте, супруге – все, что осталось». Цинично, еще и закреплено поцелуем в библиотеке. Теперь, пожалуй, понимаю, чем мне так нравится Элеонора. Можно по пальцам пересчитать ее метания (в основном они касались Кертиса и случались в юности), она точно знает, чего хочет и гнет свою линию. Да, ты не ждешь от нее добра и милосердия, но она его тебе и не обещала. Джону, помимо совестливого и доброго нрава, помешало сделать двух женщин несчастными только то, что одна из них слишком недалекая, а вторая – слишком здравомыслящая, слишком реалист. Ориол видит все хорошее и дурное в радужном свете, Шарлотта не строит иллюзий насчет своего положения и слишком благородна, чтобы разбивать чужую семью. Получаем искомое равновесие.
Если вдруг это выглядит как критика, все совсем не так. Как неоднократно сказано, герои живые, их хочется обсуждать, осуждать или одобрять, как реальных людей. Это ли не здорово? Если что-то было интерпретировано неправильно, приношу свои личные извинения автору и сэру Ловеласу Джону Новелю )