Вы используете устаревший браузер. Этот и другие сайты могут отображаться в нем неправильно. Необходимо обновить браузер или попробовать использовать другой.
Династия Нест
Название говорит само за себя. «Гнездо» — потому что фамилия героя Нест (nest = гнездо). Но не ждите уюта с пледом и котиком: тут и ветки торчат, и сквозняки гуляют. В общем, классика жанра.
Эта история родилась из любви к атмосфере Рорин-Хайтс — города ар-деко, джазовых вечеров и набережных, где технологический прогресс встречается с богемой середины прошлого века. Именно здесь случайно выбранный премейд Эллиот Нест начал обрастать своей собственной жизнью — сначала в The Sims 3 , а потом и в The Sims 4.
Это рассказ не о ванильных идеалах, а о том, как люди строят свою жизнь по кусочкам — из ошибок, странных знакомств и неожиданных поворотов. Наша история про гнездо. Иногда — любовное, иногда — змеиное, но всегда живое.
Короче говоря, если вы любите семейные драмы, где персонажи не всегда ведут себя прилично, но всегда остаются собой —
вам сюда.
В гостиной Риты пахло дорогой пудрой и пылью на багете — казалось, сама атмосфера здесь застыла где-то на рубеже эпох, стараясь не выдать признаков жизни без надобности.
Вирджиния Сюпин, чье имя уже начинали с придыханием упоминать в литературных салонах Рорин Хайтс, непринужденно разглядывала корешок книги на полке, словно случайно забрела сюда мимоходом. Рита Дэвис-Уэллес сидела напротив, стараясь придать своей позе ту небрежную элегантность, которой славилась ее гостья, и оттого выглядела чуть скованной.
— Мой издатель просто замучил, — Вирджиния обвела комнату легким, оценивающим взглядом, останавливаясь на деталях интерьера, которые выдавали в Рите старательную, но не совсем уверенную подражательницу. — Требует детектив. Говорит, публика жаждет крови. А я, знаешь ли, разбираюсь в оттенках души, а не в оттенках трупных пятен.
Рита, поймав ее взгляд, поспешно одернула складку на своем платье.
— О, это же так… современно! — выдохнула она, с трудом подбирая слово, которое, как ей казалось, должно было впечатлить писательницу.
— В том-то и проблема, — вздохнула Вирджиния. — Я знаю всё о смятении души, но ничего — о том, как правильно спрятать труп. Мои злодеи будут запирать жертв в библиотеках и читать им нравоучения до смерти. Это не имеет коммерческой ценности.
— Нужен эксперт, — мудро изрекла Рита, причмокивая губами. Ее жизнь состояла из попыток выглядеть значимой в тени мужа-ресторатора, и книжный клуб Вирджинии был ее главной сценой. — Кто-то из мира настоящего, а не выдуманного. Кто-то… с налетом криминала.
— Гении преступного мира в моем салоне не водятся, — сухо заметила Вирджиния.
— Зато они водятся в ресторане Марка! — воскликнула Рита, осененная гениальной идеей. — Там, знаешь ли, собирается весь цвет общества. И его сорняки. Марк вечно рассказывает какие-то байки. Вот, например, недавно говорили об одном детективе… Эллиот, кажется, Нест. Охотится за каким-то мафиози Денди. Говорят, он неприятно честен и от этого еще скучнее. Как раз то, что нужно для твоего романа!
Вирджиния заинтересованно приподняла бровь. Честный и скучный мужчина звучало как идеальный объект для изучения. Не то что эти поэты с их вечными страданиями из-за рифмы.
Через пару дней, раздобыв адрес, она уже стояла на пороге дома на шоссе Рульман, 37. Дверь открыл мужчина. Он был в шляпе и плаще, как в лучших традициях детективного сыщика. Его взгляд мгновенно оценил её на предмет криминальных наклонностей, а вся его осанка выдавала человека, который не раз возвращал старушкам кошельки.
— Мисс Сюпин? — спросил он голосом, идеально подходящим для объявления остановок на железнодорожном вокзале. — Чем могу быть полезен?
Кабинет пропах пылью и остывшим кофе. Вирджиния изложила свою просьбу, щедро сдобрив её комплиментами о его профессиональной репутации. Нест выслушал молча, с непроницаемым лицом, и несколько мгновений внимательно изучал её, словно проверяя на искренность.
— Детективный роман? — наконец переспросил он. В его голосе слышалось лёгкое недоумение, смешанное с вежливым скепсисом.— Видите ли, мисс Сюпин, в реальной работе нет места поэтическим метафорам, — говорил он, расхаживая по кабинету. — Преступник не устраивает театральных представлений. Он просто врет, ворует и боится. А детектив… детектив просто делает свою работу.
Он говорил о слежке, уликах, процедурах. Вирджиния делала вид, что записывает, а на самом деле изучала его. Жесткие руки. Упрямый подбородок. Взгляд, привыкший к деталям, но совершенно слепой к тому, что прямо перед носом. Ей вдруг дико захотелось расшевелить это воплощение служебного долга.
— Мистер Нест, вы невероятно любезны! — воскликнула она, вставая. — Позвольте отблагодарить вас ужином. Сегодня же вечером в ресторане «Волна»? Мой издатель обещал мне столик.
Эллиот колебался. Похоже, ужины с писательницами не входили в его служебный регламент. Но вежливость, этот его второй полицейский кодекс, победила.
— Я зайду за вами в восемь, мисс Сюпин.
Ужин проходил мило. Вирджиния старалась изо всех сил, щебеча о сюжетах и персонажах. Эллиот вежливо клевал носом в тарелку с трюфелями, которые стоили, вероятно, пол его месячного жалования, мимоходом что-то записывая в свой блокнот.
Идиллия была нарушена, когда в зал вошел ухмыляющийся тип в слишком дорогом костюме. Эллиот замер, и его взгляд стал острым и холодным.
— Денди, — прошипел он, и в его голосе впервые появились живые эмоции — ненависть и азарт. — Прошу прощения, мисс Сюпин. Дело.
И он исчез, бросившись в погоню за призраком своего личного Голиафа, оставив Вирджинию с двумя бокалами вина и счетом.
«Ну что ж, — философски подумала она, расплачиваясь. — Значит, план «Б». Мюзикл».
Билеты на премьеру Роджерс и Астэр были на вес золота. Попасть туда значило оказаться в самой сердцевине светской вселенной Рорин Хайтс. Зал сиял под люстрами, репортёры щёлкали фотокамерами — завтра газеты снова будут пестрить восторгами о непревзойдённой Джуди Роджерс.
Вирджиния надеялась, что спектакль станет фоном для её маленькой драмы. Но стоило оркестру взять первую ноту, как всё изменилось. Джуди вышла на сцену — и зал взорвался аплодисментами. Она не танцевала, она повелевала: лёгкая, ослепительная, будто сама музыка приняла облик.
Фред Астэр двигался рядом, но для Эллиота существовала только она.
Его лицо застыло в детском восхищении, и Вирджиния поняла: соперничать ей приходится не с женщиной, а с легендой, зафиксированной и аплодисментами, и вспышками прессы.
Вирджиния почувствовала себя совершенно лишней. Хуже того — она чувствовала себя стенографисткой, которая пришла на чужое свидание, чтобы записать все его слова.
На прощанье у театра он рассеянно поцеловал ей руку и пробормотал: «Спасибо за вечер, мисс Сюпин. Она была божественна, не правда ли?»
И ушел, даже не спросив, как она доберется до дома.
На следующее утро за чаем с Ритой Вирджиния была мрачнее тучи над Рорин Хайтс.
— Он смотрел на нее, как кот на миску со сметаной! — сокрушалась она. — Я для него просто не существовала…
Она пожаловалась Рите, а та, как эксперт по светской жизни, вынесла вердикт:
— Милая, твой образ кричит «интеллектуальная беседа», а ему, похоже, нужно «танцы до утра». Тебе нужен хороший салон красоты.
Салон красоты, маски, стрижка, новый гардероб — все было испробовано. Вирджиния смотрела на свое отражение и видела идеальную обложку для модного журнала. «Ну вот, теперь-то он…»
Она предприняла последнюю отчаянную атаку — кино. Темный зал, романтическая комедия. Идеальные условия для тактильного сближения.
Они сидели рядом, но между ними лежала невидимая преграда. Эллиот не пытался ни взять её за руку, ни даже коснуться плечом. Он застыл, напряжённый и прямой, и ей показалось, что даже в темноте он видит перед собой лишь танцующую Джуди.
В тот момент Вирджиния все поняла. Она могла бы перевоплотиться в саму Еву, и он бы вежливо подал ей яблоко и спросил, не является ли она потерпевшей стороной в деле о змее-мошеннике и не требуется ли ей помощь.
Она отступила. Но где-то глубоко внутри, в той части души, где хранятся самые ценные и самые безнадежные черновики, она оставила себе пометку: «Эллиот Нест. Вернуться к персонажу».
Она же писательница. А хорошие персонажи никогда не пропадают просто так. Они ждут своего второго акта.
Пока Вирджиния Сюпин пыталась разжечь хоть какую-то искру в камине своей личной жизни, в особняке на Прибрежной террасе, 32 уже давно никто не топил. Воздух был чист, прохладен и разряжен, как в салоне самолета на высоте десять тысяч метров. В ней существовало всего два человека: Кларк Увье, мэр Рорин Хайтс, и его жена Луиза.
Их брак был идеальным проектом. Удачным слиянием активов. Кларк получил безупречную, стильную жену для обложек журналов и светских раутов. Луиза — безграничный кредит в лучших бутиках города и статус первой леди. О проблемах с кислородным питанием на такой высоте не предупреждали.
Кларк жил по расписанию, где любовь значилась между «совещанием с застройщиками» и «открытием новой ветки метро». Его внимание к Луизе было таким же — запланированным, эффективным и кратким. Поцелуй в щеку утром был сродни подписи на документе. Дорогой подарок на день рождения — ежегодным бюджетным отчетом.
Луиза улыбалась. Сначала — для фотографов. Потом — для него. Потом — для горничной. В конце концов, она ловила себя на том, что улыбается пустой стене в гостиной, сверкающей хромом и одиночеством. Ее жизнь была собрана из идеальных линий ар-деко, но за этим фасадом не было ничего, кроме тишины.
Однажды утром, глядя, как Кларк на идеальном английском отдает распоряжения по телефону, даже не глядя на нее, Луиза поняла: она либо задохнется здесь, либо совершит несанкционированную посадку.
Она выбрала посадку.
Побег был спланирован не хуже, чем муниципальный бюджет. Одно платье, минимум косметики, чемодан, купленный не в бутике, а на вокзале — чтобы не вызывать вопросов.
Она стояла на перроне, чувствуя себя не предательницей, а исследователем, впервые высадившимся на неизвестную планету — планету собственной свободы.
Планетой оказалась глухая деревушка, из которой они с Кларком когда-то стартовали. Родовой дом пах пылью и яблоками.
Первым, кто встретил ее, был рыжий котенок, наглый и голодный. Луиза впустила его внутрь вместе с ощущением, что сделала что-то безумно противозаконное и невероятно правильное.
Она не пряталась. Она жила. Утром — огород. Днем — вязание под старой яблоней. Вечером — борьба с котом за место на кровати. Впервые за долгие годы она перестала слышать гул города, телефонные звонки и пустые светские разговоры. Вместо этого в ушах стояла полная, осязаемая тишина, и в ней она наконец-то услышала себя — стук собственного сердца, лёгкое дыхание и шелест листьев за окном. Это была не просто тишина, а наполненная тишина, которая давала ей покой.
Кларк нагрянул через неделю. Он постучал в дверь с тем же видом, с каким входил в свой кабинет. Луиза, притаившись за занавеской, наблюдала, как его безупречная фигура на фоне кривого забора выглядит чужеродно и нелепо. Он прождал ровно столько, сколько положено ждать по негласному протоколу вежливости, развернулся и уехал.
Следующим его шагом стал звонок Эллиоту Несту.
— Моя жена пропала, — сказал Кларк голосом, которым он обычно сообщал о провале канализационной системы в районе пляжа. — Найдите ее.
Эллиот нашел ее за три дня. Деревня — не большой город, секретов тут не держат. Он увидел ее через окно: она мыла посуду и что-то напевала. Эллиот, привыкший к слежке за затравленными преступниками, был озадачен. Эта женщина не походила на несчастную беглянку. Она выглядела… умиротворенной.
Он представился, изложил суть проблемы. Луиза выслушала вежливо, как сообщение о погоде.
— Я вернусь, — сказала она. — Но сначала мне нужно сходить в лес. На неделю. Сбор трав. Я обещала.
Кларк, получив отчет, сгреб всю свою политическую волю в кулак.
— Сопроводите ее, — приказал он Эллиоту. — Убедитесь, что с ней все в порядке. И чтобы она не передумала.
Так детектив Эллиот Нест, охотник за мафиози, знаток городских задворков, стал гидом и телохранителем для мэрши в ее ботанической экспедиции.
Неделя в лесу стала для Луизы самым ярким приключением в жизни, а для Эллиота — самой странной работой. Он разбивал палатку, носил ее корзинку, показывал, какие ягоды есть нельзя, и отгонял комаров. Он был предупредителен, собран и профессионально беспристрастен. Для него это была охрана объекта.
Для Луизы, отвыкшей от мужского внимания вообще, его простая забота — поданная рука на склоне, кружка горячего чая вечером, накинутый на плечи плащ — показалась чем-то сокровенным. Она видела в его молчаливой силе — романтическую угрюмость. В его вежливости — скрытую страсть. В его долге — личную преданность именно ей.
Она купалась в озере, зная, что он стоит где-то рядом и охраняет ее покой.
У костра она пела старые деревенские песни, а он молча слушал, и ей казалось, что он тает от умиления.
Он же в это время составлял в уме отчет для Кларка и вспоминал танцующие ноги Джуди Роджерс.
Возвращение в Рорин Хайтс было похоже на выход из сказки прямо под колеса муниципального автобуса. Кларк встретил их у порога своего кабинета. Он обнял Луизу с той же эффективностью, с какой подписывал акты о приемке работ.
— Спасибо, Нест, — отрезал он. — Ваши услуги более не требуются.
Луиза стояла посреди привычной роскоши и понимала, что не может дышать. Идеальный воздух ее идеальной жизни снова был отравлен. Единственным глотком кислорода для нее оставался образ молчаливого детектива в лесу.
Через день она сказала Кларку:
— Я влюбилась. В него.
Кларк Увье не стал кричать, рыдать или угрожать. Он был мэром. Он решал проблемы. Он вызвал Эллиота и предложил ему сделку, от которой у того застыла не только профессиональная маска, но, кажется, и внутренние органы.
— Вы женитесь на моей жене, — сказал Кларк, как будто предлагал утвердить смету на новую дорогу. — Или я сделаю так, что вы не только лишитесь лицензии, но и в этом городе вас забудут, как вчерашний прогноз погоды. В качестве компенсации… я куплю вам тот ресторан на набережной. Вы всегда хотели свой бизнес, не так ли?
Эллиот смотрел на него, пытаясь найти в этом лице признаки безумия. Их не было. Это был трезвый, холодный политический расчет. Мэр жертвовал пешкой, чтобы сохранить лицо и контроль над ситуацией. Луиза будет счастлива и под присмотром. Скандала не будет. Дело закрыто.
Эллиот Нест, всю жизнь боровшийся с неправдой, вдруг увидел, что правда — понятие растяжимое. Как и мораль. Он посмотрел на свою маленькую квартирку, на папку с делом Денди, на пригласительный на выступление Джуди… и сдался.
— Хорошо, — сказал он. — Я согласен.
Он продал свою честь за ресторан и шикарный дом на холме. И даже подумал, глядя на сияющую Луизу: а не выиграл ли он в этой странной лотерее?
Он еще не знал, что главный приз — вечно
недовольная жена, тоска по другой и чувство вины, которое будет грызть его изнуряюще долго, как самый настойчивый из его клиентов.
Эллиот Нест женился. Не на любви, не на страсти, а на стечении обстоятельств. Луиза получила мужа, который смотрел на неё как на дорогую мебель — с пониманием ценности, но без желания присесть. А город получил идеальную картинку для светской хроники. Все остались при своих.
Их свадьба была торжеством, достойным первых полос. Церковь, утопающая в белых гардениях, толпа приглашенных, в чьих глазах читалось одобрение, любопытство и легкая зависть.
Эллиот в строгом смокинге ловил себя на мысли, что наблюдает за происходящим со стороны, как за тщательно отрепетированным спектаклем, где он играл главную роль по написанному кем-то другому сценарию.
Он же чувствовал себя не женихом, а главным экспонатом на торжественном вернисаже.
Гости давились шампанским и стандартными напутствиями, пока виновники торжества держали бенгальские огни — единственное, что искрилось в тот день по-настоящему.
Медовый месяц на Сулани должен был стать логичным продолжением этой сказки. Лазурное море, белый песок, пальмы, склоняющиеся под нежным бризом. Вилла, которую им предоставили, была роскошной и безличной, как номер в дорогом отеле.
Эллиот пытался играть свою роль. Он заказывал ужины при свечах на веранде, выходившей к океану, и они с Луизой вежливо обсуждали погоду и изысканность местной кухни. Луиза сияла. Для нее это было воплощение мечты, начало новой, счастливой жизни. Она видела в его сдержанности — романтическую задумчивость, в его вежливости — глубокую страсть.
Его единственным искренним увлечением стали гидроциклы. Арендовав две машины, они мчались по гладкой бирюзовой воде, оставляя за собой пенные следы, которые тут же растворялись в бескрайнем просторе.
Для Эллиота это было спасением. Рев мотора заглушал необходимость говорить, скорость давала иллюзию свободы, движения куда-то, пусть и по замкнутому кругу. Он видел, как Луиза смеется, поймав брызги соленой воды, и в эти моменты ей казалось, что они на одной волне.
Однажды, после такой прогулки, они сидели на мелководье, вода теплыми ладонями обнимала их. Луиза прижалась к нему, обняла, и он машинально ответил на объятие.
На песке они пытались строить замок из песка, два взрослых человека, с серьезными лицами склонившиеся над хрупкой конструкцией. Это было больше похоже на ритуал, на попытку хоть чем-то заполнить тишину между ними.
Они гуляли по тропинкам, взявшись за руки, как положено новобрачным, смотря прямо перед собой на идеальные пейзажи.
Иногда Луиза, присев, рассматривала невиданный тропический цветок, а он стоял рядом, наблюдая за ней и чувствуя непроходимую пропасть под ногами.
Возвращение в Рорин Хайтс было возвращением в клетку, но теперь — их общей. Шикарный дом на холме, купленный на деньги Кларка, стал сценой, а светские приемы — спектаклями, где Луиза блистала в роли хозяйки, а Эллиот играл роль ее удачливого мужа.
Он погрузился в управление рестораном. Изучал счета, винную карту, вникал в дела персонала. Это была понятная, осязаемая территория, где он мог быть хозяином положения. Запах еды с кухни и звон бокалов были честнее запаха дорогой полировки и притворных комплиментов в гостиной.
И вот начался парад приемов. Дом наполнялся гулом голосов, смехом, музыкой. Здесь были все: эксцентричный художник Франсиско Баттиста, братья Маркс, сыпавшие остротами, великий бейсболист Гейб Рут. Эллиот в новом костюме выполнял обязанности: кивал, улыбался, пожимал руки.
А потом он увидел ее.
Она вошла, и пространство будто сжалось, сфокусировавшись на ней одной. Джуди Роджерс. В простом струящемся платье она затмевала всех своей непринужденной звездностью.
Луиза с радостным возгласом бросилась к ней навстречу.
— Джуди, дорогая! Я так рада, что ты пришла!
— Луиза, милая! Ну конечно, я бы ни за что не пропустила! — они обменялись воздушными поцелуями.
Оказалось, они были знакомы по благотворительным комитетам времен, когда Луиза была замужем за Кларком. Эллиот застыл с бокалом в руке. Все его прошлые попытки увидеть ее были тщетны, а она вот так запросто здесь, в его доме, потому что дружит с его женой.
Луиза, сияя, подвела Джуди к нему.
— Дорогой, ты ведь знаком с Джуди Роджерс? Джуди, это мой муж, Эллиот.
Джуди протянула руку с той же очаровательной улыбкой, что дарила тысячам поклонников.
— О, да, мы виделись в театре. Очень приятно видеть вас снова, мистер Нест. Луиза, он просто герой, что вырвал тебя из лап того трудоголика!
Эллиот коснулся ее пальцев, и по спине пробежал разряд.
— Мисс Роджерс, для меня большая честь, — его голос прозвучал чуть хрипло.
— О, пожалуйста, хватит церемоний! Луиза, мне просто необходимо украсть твоего мужа на танец. Вы не против?
Луиза, польщенная, радостно кивнула.
И вот он ведет ее по паркету. Его рука на ее талии — единственная реальность. Все остальное — гул голосов, музыка — расплылось в тумане.
— Вы прекрасно танцуете, мистер Нест, — заметила она.
— Следователь должен уметь двигаться незаметно, — попытался пошутить он, и шутка прозвучала натужно.
Она вежливо улыбнулась. И его осенила простая и унизительная истина. Он держал в объятиях женщину своей мечты только потому, что был мужем Луизы Увье. Без этого титула, этого дома, этого костюма, купленного на деньги бывшего мужа Луизы, он был для нее всего лишь еще одним лицом в толпе.
Танец закончился. Джуди поблагодарила тем же легким кивком и направилась к бару. Эллиот остался стоять один, чувствуя пустоту. Он поймал взгляд Луизы. Она сияла от счастья, гордая им. Она не видела его тоски. Она видела только идеальную картинку. Как и все в этом городе.
Идиллия, купленная по сделке, редко имеет длительный срок годности. Эллиот Нест чувствовал это каждой клеткой своего нового, дорогого костюма. Дом на холме был золотой клеткой с панорамным видом на весь Рорин Хайтс. А он — птица, которая вдруг вспомнила, что умела летать, и теперь билась о прутья.
Луиза, окрыленная своим новым статусом счастливой жены, не замечала скучающей ярости в его глазах. Она планировала вечеринки, выбирала обои для гостевой спальни и с упоением рассказывала ему о благотворительном базаре. Эллиот кивал, думая о том, что в его ресторане вчерашний улов был особенно свежим.
Ресторан стал его отдушиной, казармой и клубом для своих. Здесь пахло настоящей едой, деньгами, которые он зарабатывал сам (ну, почти сам), и живыми, не прилизанные эмоциями.
И здесь были официантки. Молодые, смеющиеся, смотрящие на него не как на «мужа Луизы», а как на хозяина, на успешного мужчину. Они ловили его взгляд, поправляли прядь волос, задерживались у его стола, чтобы обсудить меню. Для них он был не пешкой в игре мэра, а главным призом.
Первой стала Эстела Отем. Она жаловалась ему на скучного мужа, который не понимал ее стремлений. Эллиот понимал. Он понимал слишком хорошо. Их первый поцелуй случился в кладовке, между мешками с луком и ящиками с вином. Это было грубо, по-простому, пахло чесноком и запретом. После месяцев выхолощенной вежливости с Луизой это было как глоток дешевого, но крепкого виски — обжигало и сразу ударяло в голову.
Потом была Дреа Вейнер. Тихая, скромная девушка из строгой семьи, которая смотрела на него с обожанием, словно он был героем из романа. Она не целовалась в кладовке.
Для нее он снял маленькую квартирку на окраине, куда приходил, чувствуя себя одновременно подлецом и богом. Она готовила ему ужин и слушала, как он жалуется на счета поставщиков и высокомерных гостей. Она дарила ему то, чего ему так не хватало — иллюзию простоты и нормальности.
В это время Луиза, сияя, объявила ему новость, пославшую по его спине ледяную волну: она беременна. Доктор, лучший в городе, с многозначительной улыбкой поздравил их и, понизив голос, добавил: «И готовьтесь к двойному счастью, судя по всему, я слышу два сердца». Двойняшки.
— Представляешь, Эллиот? Два мальчика! Наследники твоего имени! — говорила она, а ее глаза блестели от счастья, купленного для нее в кредит.
Эллиот обнял ее, поцеловал в лоб и почувствовал, как стены дома смыкаются еще теснее. Его сыновья. Еще одно пожизненное обязательство. Еще один слой бетона в фундаменте этой прекрасной тюрьмы.
А потом грянул гром. Сначала сообщила Эстела, вся в слезах.
— Я беременна. И это твой! — выпалила она. — Мой муж убьет меня, если узнает!
Эллиот онемел. Он смотрел на ее искаженное страхом лицо и не видел в нем ни дерзкой улыбки, ни страсти. Только проблему. Огромную, живую, растущую проблему.
— Успокойся, — сказал он голосом, которым когда-то уговаривал сдаться мелких жуликов. — Мы что-нибудь придумаем. Деньги… я дам тебе денег.
Он дал ей денег. Много. И уволил ее в тот же день под предлогом сокращения штата.
Не прошло и недели, как Дреа встретила его в уютном кафе на набережной. Он сидел за столиком у окна, разбирая почту, когда она подошла и молча опустилась на противоположный стул. Она была бледна как полотно.
— Эллиот, мне нужно сказать… У меня будет ребенок. Ваш.
Эллиот почувствовал, как пол уходит из-под ног. Нежный свет вечерних фонарей за окном и тихий перезвон посуды создавали разительный контраст с ее словами.
— Но… как? Ты же говорила, что предохраняешься! — прошептал он, машинально оглядываясь по сторонам.
— Видимо, не сработало, — ее голос дрожал. — Мои родители… они этого не простят. Я не могу оставить его. Мне некуда его деть. Я уже договорилась… в приюте.
Он быстро окинул взглядом уютный зал — влюбленные пары за соседними столиками, официантку, расставляющую свечи. Эта идиллическая обстановка вдруг стала немым укором его поступкам.
— Хорошо, хорошо… — он понизил голос до шепота, достал кошелек. — Я дам тебе денег. Больше. Но чтобы ни слова. Никогда. Понятно?
Он встретился с ней на следующий день, чтобы передать деньги, и уволил ее под надуманным предлогом. Смотрел, как она уходит по набережной, сгорбившись, и чувствовал себя последним подонком. Но страх быть разоблаченным, страх потерять все, что у него было (как бы он это ни ненавидел), был сильнее.
Он надеялся, что на этом ад закончится. Он надеялся, что Эстела как-нибудь уладит дело с мужем. Но надежды оказались напрасны.
Однажды утром в дверь особняка Нестов позвонили. На пороге стоял сухой, как щепка, пожилой мужчина в поношенном костюме. Его глаза были полны нескрываемой ненависти.
— Я отец мужа Эстелы, — отчеканил он, не дожидаясь вопросов. — Моя невестка мертва. Мой сын… тоже. Застрелил ее, а потом себя.
Луиза, подошедшая позвать Эллиота к завтраку, застыла на месте.
Старик посмотрел на Эллиота с ледяным презрением.
— Она перед смертью во всем призналась моему сыну. Про вас, про ресторан, про деньги. Оставила после себя двоих детей — вашу дочь Грету и моего внука. Теперь они сироты. Я пришел посмотреть на человека, который устроил этот ад. Чтобы запомнить ваше лицо.
Он развернулся и ушел, оставив в роскошной прихожей витать тяжелый запах чужой трагедии.
Луиза медленно обернулась к Эллиоту. Ее лицо было белым и абсолютно пустым. Маска первой леди треснула, и сквозь трещины проглядывало леденящее душу отвращение.
— Убирайся, — прошептала она. — Сегодня же. И чтобы я больше никогда тебя не видела.
Он попытался что-то сказать, оправдаться, но слова застревали в горле. Какие могли быть оправдания?
На следующий день примчался Кларк. Он не кричал. Он говорил ледяным, мэрским тоном.
— Ресторан теперь мой. Считай, тебе повезло, что я не размазал тебя по всему шоссе Рульман. Исчезни из города, Нест. Ты кончился.
Эллиот стоял на пороге своего шикарного дома, глядя, как грузчики выносят его вещи — те самые, что когда-то купила Луиза. Он был банкротом. Моральным и финансовым. У него не было ничего. Кроме чувства стыда, которое жгло его изнутри, и четырех не рожденных детей, двое из которых даже не были желанны.
Он сел в свою старую машину и уехал из Рорин Хайтс, не оглядываясь на сверкающий фасад своей несбывшейся мечты. Падение было стремительным и окончательным. С высоты холма — прямиком в грязь.
Сан-Мишуно врезался в Эллиота Неста вихрем чужих голосов, визгом тормозов и навязчивым ритмом джаза, доносящимся из каждого второго окна. После размеренной тишины Рорин Хайтс этот оглушительный водоворот чувств сбивал с ног, как внезапный шторм в открытом море.
Он снял квартирку в многоэтажке, которая содрогалась от басов соседей и гула метро. Никаких холмов, никаких видов. Только бетонная коробка, где можно было спрятаться от самого себя.
Он пытался начать всё с нуля: курсы юристов, стопки книг, мотивационные цитаты на стенах. Но пыль на корешках росла быстрее, чем его энтузиазм. Город манил его — бары с дешёвым виски, залы с дымящимися пепельницами и прищуренными пианистами, где под хриплый джаз теряли себя такие же потерянные души, как и он.
К нему потянулась местная богема — голодные художники, актёры без ролей, музыканты без будущего. Они пили его виски, курили его сигареты и разбрасывались грандиозными планами, которым не суждено было сбыться. Эллиот стал для них персонажем — «опальным детективом с тёмным прошлым». Он кормил их приукрашенными байками и чувствовал, как пустота внутри растёт.
Среди этого хаоса тихим, но настойчивым маяком была Вирджиния Сюпин.
Он столкнулся с ней в коридоре через неделю после переезда и на мгновение ему показалось, что время обратилось вспять.
— Вирджиния?
Она подняла глаза, и на её лице не было ни капли удивления.
— Эллиот? Неожиданно встретить вас здесь! Вы здесь живёте?
— Пока да. А вы?
— Прямо напротив, — она кивнула на дверь через коридор. — Пишу новый роман. Сан-Мишуно — такой… вдохновляющий город, — произнесла она это с лёгкой иронией, будто не веря собственным словам.
Так они стали соседями. Слишком удобными, чтобы быть случайностью, но Эллиоту было не до вопросов. Вирджиния начала заходить — сначала за солью, потом пожаловаться на шум, потом просто так.
Она входила в его разгромленную квартиру с видом антрополога, изучающего племя аборигенов. Обходила спящих на полу гостей, разгружала раковину от посуды и заваривала чай на его же плите.
— У вас тут… кипит жизнь, — как-то заметила она, пока он пытался прийти в себя после очередной вечеринки.
— Только непонятно, зачем, — хрипло бросил он в ответ.
Она стала его тихой сиделкой. Приносила суп, когда он болел, выпроваживала надоевших гостей, молча слушала его пьяные монологи. Смотрела на него не с осуждением, а с хищным, изучающим интересом — будто собирала материал для книги.
А потом в его жизни снова появилась Джуди.
Первый её визит был коротким и неудачным — она пришла в разгар шумной вечеринки, увидела этот балаган и исчезла с брезгливой улыбкой. Но она вернулась. Тихим вечером, без предупреждения. И тогда между ними пробежала искра — та самая, от которой он когда-то терял голову.
Джуди, с её лёгкой, почти небрежной снисходительностью, взялась ввести его в круг избранных. Она показала ему мир, где вращались не только рулетки, но и судьбы, где за бокалами дорогого виски заключались сделки, о которых наутро напишут все газеты. Она свела его в казино, где ставки делались с холодной отстранённостью, словно речь шла не о деньгах, а о пустых фишках, и привела в клуб, куда не попасть без имени или состояния — туда, где собирался весь цвет общества, от звёзд экрана до титанов бизнеса, сливаясь в едином танце под приглушённые звуки джаза.
Для Эллиота это был не просто досуг — это был мастер-класс по жизни на вершине. И его учительница, улыбаясь, то приближала его к этому блеску, то вновь отдаляла, давая понять, что одно дело — быть допущенным на порог, и совсем другое — стать своим в этом храме избранных.
Их встречи стали тайными, напряжёнными, почти детективными. Краткие визиты, быстрые поцелуи в лифте, внезапные ночи, после которых она исчезала до следующего раза.
Однажды Вирджиния, выносившая мусор, увидела, как Джуди крадучись выходит из его квартиры с ещё влажными от душа волосами. Эллиот провожал её. Их взгляды встретились на секунду — и в глазах Вирджинии мелькнуло нечто острое, холодное. Но она лишь кивнула и прошла мимо, не сказав ни слова.
Она не отступила. Наоборот — стала приходить чаще. Теперь уже тогда, когда знала, что Джуди нет. Она засиживалась у него до поздней ночи, будто пытаясь вытеснить чужие запахи своими духами, чужие следы — своей заботой.
Эллиот метался между ними. Джуди была побегом в прошлое, попыткой вернуть тот восторг, что когда-то свел его с ума. Вирджиния… Вирджиния была чем-то тёплым, реальным, островком в бушующем море его саморазрушения.
Однажды ночью, после особенно тяжёлого дня, он не выдержал. Вирджиния была рядом, как всегда. И на этот раз её упрямая забота, её настойчивое присутствие пробили его броню. Он сдался — не от страсти, а от усталости и отчаянной потребности в чьём-то тепле.
Утром он проснулся с тяжёлой головой и с чётким, неприятным осознанием, словно накануне подписал скверную сделку с самим собой. И теперь приходилось пожинать
Первым — было решение налить пятый виски. Явно лишний. Но он надеялся, что алкоголь затмит горькую мысль: Джуди была рядом, но никогда не станет по-настоящему его. Она приходила за острыми ощущениями, а не за ним.
Вторым — разрешить Вирджинии войти. Она стояла на пороге с супом и взглядом, видевшим его насквозь. Он знал — это ловушка. Но в его опустевшей жизни даже чужая стратегия казалась проявлением заботы.
Третьим — не выставить её за дверь, когда разговор перешёл в нечто большее. Он искал не её — он бежал от одиночества. Это была капитуляция.
Четвёртым — стало предательство собственных принципов. Он позволял себе близость с одной женщиной, в то время как его мысли занимала другая. Он терял остатки самоуважения с каждой минутой.
Пятым и главным решением было бездействие. Он позволил всему случиться — просто перестал сопротивляться.
Он открыл глаза. В комнате пахло её духами и вчерашним виски. И он понял: сомнительных решений не бывает. Бывают только те, что медленно превращают тебя в того, кого ты сам презираешь.
Вирджиния уже не спала и смотрела на него с тем же странным спокойствием, с каким обычно разбирала его завалы из пустых бутылок.
— Доброе утро, сосед. Кажется, нам есть о чём поговорить.
Он мысленно приготовился к упрёкам или сценам ревности, но её новость оказалась куда банальнее и страшнее:
— Я беременна.
Эллиот медленно сел на кровати. В его жизни это был уже третий подобный разговор, и он начинал чувствовать себя персонажем дурного анекдота.
— Поздравляю, — наконец выдавил он. — Если решишь оставить ребёнка... я помогу. Чем смогу.
Вирджиния улыбнулась — не радостно, а с лёгкой усмешкой, будто оценивала его стандартную реакцию.
— Мило с твоей стороны предлагать помощь в проблеме, которую ты сам же и создал. Если будет мальчик, назову его Рико.
Но даже эта новость почти ничего не изменила. Джуди продолжала навещать его — теперь ещё более осторожно, почти конспиративно.
Они встречались в полумраке его квартиры, торопливо и опасливо, будто боялись, что стены имеют уши. А стены и правда имели уши — в лице Вирджинии.
Она сталкивалась с Джуди в коридоре — то случайно, вынося мусор, то намеренно, выходя именно в тот момент, когда та пробиралась к его двери. Сначала едва заметный, а потом всё более очевидный живот Вирджинии был молчаливым укором, который она демонстрировала с холодной вежливостью.
— Джуди, какая неожиданность, — говорила она, поправляя платье на округлившемся животе. — Эллиот, кажется, к тебе гости.
После рождения Рико мало что изменилось. Иногда Эллиот заходил к Вирджинии — посмотреть на сына, принести какие-то деньги. Он смотрел на спящего младенца и чувствовал себя ещё более потерянным, чем в своей шумной берлоге.
А потом наступила вторая беременность. На этот раз Вирджиния сообщила об этом без намёков и иронии, глядя ему прямо в глаза:
— Я уезжаю в Виллоу Крик. Мне достался дом бабушки. Если тебе дороже эта... жизнь, — она обвела рукой его захламлённую квартирку, — оставайся. Если хочешь попробовать начать новую — можешь поехать с нами.
Эллиот посмотрел на запылённое окно, за которым гремели поезда и кричали пьяные голоса. Вспомнил недосягаемость Джуди, её лёгкость, с которой она уходила в свой блестящий мир, и восторженные лица друзей, которым он был интересен только пока покупал выпивку.
— Когда выезжаем? — спросил он, и сам удивился, как легко прозвучали эти слова.
Вирджиния кивнула, будто никогда не сомневалась в его ответе. В её глазах читалось не прощение, а скорее удовлетворение генерала, чей рискованный план наконец принёс плоды.
А за окном всё так же гремел Сан-Мишуно — город, который так и не стал ему домом.
Родились мальчишки. Два крикливых, требовательных комочка. Старшего назвали Рико, младшего — Гаретт. Эллиот, никогда не знавший отца и выросший в детском доме, с удивлением обнаруживал в себе странные порывы — качать на руках, петь нелепые колыбельные, часами ходить по комнате с младенцем у плеча. Это была изматывающая, липкая, пахнущая молоком и пеленками работа, но она затягивала, как болото. Он тонул в этой обыденности и чувствовал себя… на месте.
В доме Вирджинии царила творческая атмосфера. Основной доход приносили отчисления с её книг, которые расходились как горячие пирожки. Эллиот же только набирал обороты как юрист, и его скромные заработки казались каплей в море по сравнению с её гонорарами. Но это никого не смущало — они нашли свой хрупкий баланс.
Однажды, когда Вирджинии не было дома, раздался телефонный звонок. Звонила Луиза. Её голос в трубке звучал привычно сдержанно, но в нем чувствовался едва уловимый интерес.
«Эллиот, ты ещё не в курсе? Наша общая знакомая, мисс Роджерс, только что обменялась кольцами с Шарпо Марксом. Пианистом. Вилла в Сулани, всё как полагается».
Она сделала паузу, давая информации усвоиться, и добавила с лёгкой язвительностью:
«Интересно, где ты познакомился со своей новой партнёршей? Не на собрании клуба «Как отвлечься от мыслей о бывшей пассии»?»
Эллиот молча положил трубку. Фраза «бывшая пассия» относилась, конечно, к Джуди. Луиза всегда знала о его нелепой влюблённости. Этот звонок был не столько сообщением, сколько проверкой: напомнить о прошлом, уколоть, посмотреть, дрогнет ли он. Но странно — новость о замужестве Джуди не вызвала в нём ничего, кроме лёгкого недоумения. Та жизнь казалась ему сном другого человека.
Шли годы. Рико исполнилось шесть, Гаретту три, когда Вирджиния, наблюдая, как муж спит у кроватки младшего, совершила свой самый смелый поступок.
Она отправилась в детский дом, тот самый, где находились дочки Эллиота, и вернулась домой не одна. За ней шли две худенькие девочки с большими испуганными глазами. Обе — не по годам высокие и стройные, в него, как молодые тростинки.
— Эллиот, познакомься, — сказала Вирджиния так, будто привела не детей, а принесла новые книги из библиотеки. — Это Виктория и Грета. Они теперь живут с нами.
Он смотрел на девочек, на эти знакомые, его собственные черты, проступавшие в их юных лицах, и ком подкатил к горлу. Он не плакал. Он просто подошел к Вирджинии, обнял ее так крепко, что аж хрустнула спина, и прошептал ей на ухо, и в его голосе была не благодарность, а сложная, горькая смесь стыда, облегчения и недоумения:
— Спасибо, что вернула мне их…
— Потому что у каждой истории должен быть шанс на хэппи-энд, — ответила она, и в ее голосе не было ни тени пафоса. — Или хотя бы на приличный черновик.
Так их семья стала большой и шумной. Девочки оказались полными противоположностями. Грета — тихая, послушная, находила утешение в музыке. Скрипка, подаренная Вирджинией, стала её убежищем, и грустные мелодии разливались по дому, находя отклик в самой душе дома.
Виктория — взрывная, грубоватая, сразу начала проверять границы дозволенного. Уже в первую неделю в новой школе она стащила у одноклассницы куклу. Вирджиния, обнаружив «трофей», не стала ругать её, а велела вернуть игрушку, спокойно объяснив, что в этой семье воруют только сердца. Но тень беспокойства за будущее дочери залегла в ее душе.
Виктория, Грета, Гаретт, Рико. Дом в Виллоу-Крик трещал по швам. Вирджиния царила над этим столпотворением с улыбкой женщины, которая знает, что именно из такого хаоса и складывается настоящая жизнь. Зимой она лепила с детьми снеговиков, а на ледовом катке учила их кататься на коньках, смешно размахивая руками и падая под хохот ребятишек.
Девочки вообще не помнили другой матери. Вирджиния, с ее строгой лаской и бесконечными историями перед сном, стала для них всем. Она не пыталась заменить Эстелу — она просто заняла пустовавшее место, не оправдываясь и не требуя благодарности.
Именно Вирджиния, с ее писательской проницательностью, решила, что чтобы дети выросли цельными, им нужны все их корни. Она сама разыскала Дреа и, преодолев собственную ревность, предложила ей быть в жизни дочери. Дреа, бесконечно благодарная и чувствующая вину, согласилась, заняв место тихой, скромной гостьи.
А однажды Вирджиния позвала на день рождения Гаретта Луизу и ее мальчиков. «Дети не виноваты в наших ошибках, — сказала она Эллиоту. — Пусть знают друг друга».
Так и сложилась их странная, лоскутная семья. На Новый год, дни рождения и Рождество в их доме накрывался большой стол. Шумная, неудобная, но настоящая семья собиралась вместе. За одним столом сидели бывшие жены, любовницы, сводные братья и сестры, объединенные детьми и сложной историей, которую они научились не забывать, а принимать. В эти моменты Эллиот, глядя на общую картину, ловил себя на мысли, что хаос его жизни наконец-то обрел какую-то причудливую, но целостную форму.
Казалось, ничто не может разрушить этот хрупкий мир. Пока не случилось то, чего нельзя было предвидеть даже в самом плохом детективе.
Именно тогда, на один из Новых годов, Рико, любитель кошек, в качестве подарка заказал настоящих котят. Так в доме появились два озорных урагана — Задира и Зиппо, довершившие общую картину веселого безумия.
Когда коробку с котятами принесли в дом, начался настоящий хаос радости. Но самый бурный восторг охватил Рико. Его чувствительное, болезненное сердце, и так работавшее на пределе, не выдержало этого взрыва эмоций. Он смеялся, подбрасывал пушистый комочек, а через мгновение его смех оборвался. Он просто сел на пол, странно улыбнулся и потерял сознание.
Он угас как свечка на сквозняке. Не от болезни, а от счастья, которое оказалось смертельным ядом для его слабого организма. Его смерть повисла в доме тяжелым, невыносимым колоколом, в который нельзя было позвонить.
Эллиот замкнулся в себе. Он снова хотел бежать, как тогда, из Рорин Хайтс. Но бежать было некуда. И не от кого. Вирджиния не давала ему уйти. Она не лезла с утешениями. Она просто была рядом. Молча сидела с ним в темноте, варила ему кофе, который он не пил, и плакала тихо, не для него, а для себя. И в этом молчаливом совместном горе не было места прежним обидам и расчетам. Была только общая, пронзительная боль, которая сплавила их вместе навсегда.
Луиза стала приходить чаще. Не с осуждением, а с тихим, понимающим горем, которое она знала слишком хорошо. Она привозила Оливера и Деррила, пекла пироги, которые никто не мог есть, и молча сидела в гостиной, глядя на Эллиота — сломленного, поседевшего, настоящего. И в глубине ее глаз, за всеми обидами и предательствами, все еще теплилась та самая, давняя любовь, что родилась в лесу у костра. Любовь к человеку, которым он мог бы стать, но так и не стал. И которого она, может быть, все еще жалела.
Теперь у него осталось пятеро детей. И дыра в сердце, которую уже ничем не заполнить.
